21 интервью

Шемякин: После получения контракта я переехал в нормальную квартиру с хорошей мастерской, в центре, напротив Лувра, угол Риволи. Живописью маслом просто не приходилось заниматься, то, что шло – в основном графика, то я и делал. Галерейщики мои были, мягко выражаясь, не профессиональные. Подталкивали делать то, что продавалось. С Диной Верни у меня поддерживались какие-то странные отношения. Я сделал большой натюрморт, который она купила. Она единственная, кстати, верила в меня как художника и говорила, что я прирожденный монументалист и должен писать большие полотна маслом.

Все, что я делал маслом, оставалось у меня в мастерской. В галереях я выставлялся только акварелями и гуашами. То есть о свободе, о которой мы мечтали в России, речи и быть не могло, что я понял после первых и последующих столкновений с галерейщиками.

В 76-м году состоялась моя выставка с большим каталогом «Метафизический синтетизм», довольно сложные работы, тоже гуаши, но большего размера. В 78-м году в галерее «Карпантье» у меня произошла известная выставка «Карнавал Санкт-Петербурга».

Минчин: Мой любимый цикл, очень красочный, колоритный. Расскажите о нем.

Шемякин: Я начал эту серию приблизительно в 76-м году в Париже и выставил работы за два года. В 77-м у меня была выставка «Чрево Парижа». В те годы во все свои каталоги я включал стихи русских или французских поэтов. Например, баллада «Тушеноши» написана Володей Высоцким под впечатлением от серии «Чрево».

В Париже я сдружился с цыганами, братом Сержа Полякова Владимиром Поляковым и знаменитым певцом Алешей Дмитриевичем.

Минчин: Я где-то читал о ночных гуляньях, битье зеркал, покупке оркестров?

Шемякин: Что-то преувеличено, но многое соответствует действительности, был такой период: душе гулять нужно иногда. Я решил сделать каждому певцу индивидуальную пластинку, так как у них своих дисков не было. Мы работали с Костей Казанским, который делал оркестровки два года для каждой пластинки. С цыганами работать очень сложно, они народ необыкновенный. Я сделал все за свои деньги и все полученные деньги отдал цыганам. Я не мог иначе в силу своего происхождения: мои предки перевернулись бы в гробу, если бы узнали, что их внук на цыганах зарабатывает деньги. Пластинки были сделаны, их голоса остались, диски были распроданы за год. С цыганами когда общаешься, нельзя, конечно, удержаться от пьянства. Были очень сложные дни, недели, а то и месяцы безудержных загулов. К сожалению, это последние настоящие цыгане, ушедшие, – Володя Поляков пел еще в «Яре». И Владимир Высоцкий, когда приезжал, всегда передавал приветы «Старику» от Раневской, которая говорила, что они еще гимназистками бегали любоваться им в «Яре» – и голосом, и внешностью этого цыганского красавца.

Минчин: В 1974 году вы сделали иллюстрации к «Архипелагу ГУЛагу» Солженицына. Почему? И видел ли он?

Шемякин: Во время сталинского террора часть моей семьи погибла, многих пытали органы госбезопасности, как гестапо. Никогда не забуду одну нашу родственницу, балерину, которую, издеваясь, заставили простоять несколько суток на пальчиках, привязав ее за суставы к потолку. Так что в память о своих родственниках, о погибших, читая эти ужасные документы, я решил проиллюстрировать кое-какие их гестаповские методы.

Как к писателю я к нему абсолютно равнодушен, я люблю литературу, кто-то его считает писателем… для меня это не литература в смысле, как я понимаю, но то, что он создал, – бессмертное, документальное, архивную летопись – это, конечно, великая заслуга, и я преклоняюсь перед ним как перед человеком. Хотя я знаю прекрасно и думаю, это правда, – он совершенно не воспринимает современное искусство, такие экстремистские взгляды, не всегда меня они радуют, и я мыслю, что, если бы Солженицын прорвался к власти, я опять бы был посажен, если б мы оба были в России. Так что, в принципе, я боюсь как гэбэшников, так и многих диссидентов. Поэтому я всегда был вне политики, она меня мало волновала.

Минчин: Чувствуете ли вы ностальгию?