21 интервью

Шемякин: Чувствую ли я? Смотря после которой бутылки! Есть, конечно, ностальгия по городу, по некоторым людям, по друзьям, их осталось не много в России. В основном ностальгия по юности, хотя я знаю, что в юность возврата нет. Там все теперь изменилось, поэтому я не думаю, что был бы счастлив, если б вернулся: у меня остались воспоминания о немного грустном, тревожном, романтичном времени, жестоком. Но это была моя юность. Нынешнее поколение другое – более циничное, скептическое. Ностальгия в основном просыпается, когда, намотавшись по галерейщикам, вернисажам, под напором тяжелой работы, а работа моя очень тяжелая, хотя я ее и люблю, – когда выпьешь хорошо, – тогда без песен Шульженко, Бернеса, Утесова, Отса, без Трошина мне лично не обойтись. Но где-то дня через два после опохмелки утихает и снова за работу. А что еще в этой жизни? В Россию я бы, конечно, уже не поехал, я уже отгреб свое на улицах и на городских помойках. И снова начинать бороться за тюбик краски, за хорошую бумагу…

Минчин: Туалетную бумагу…

Шемякин: Туалетную бумагу и для рисования – я бы уже не смог. Я думаю, что принесу больше пользы России, находясь здесь и поднимая флаг русского искусства на должную высоту.

Минчин: Кого бы вы выделили в Париже из эмигрантов-художников?

Шемякин: Для меня – это любимый мой художник Олег Целков, уникальное явление в истории искусства конца XX века. Очень серьезный художник Юрий Купер, мне он не очень близок, но у него большой, заслуженный успех, он работает с крупнейшей галереей в Париже. Третий художник – это Заборов, который делает как бы увеличенные дагеротипы, очень любопытная вещь. По-прежнему я чту и люблю Оскара Рабина, он просто сама история нонконформистского движения.

Минчин: Был такой молодой человек Жарких?

Шемякин: Ни его работ, ни его самого я на дух не принимаю.

Минчин: Об «американских» русских художниках?

Шемякин: Об Эрнсте все уже сказано, это человек, который вошел во все энциклопедии мира. Я был один из первых, кто его поддержал в живописи, хотя остальные советовали заниматься своим делом – скульптурой. Я считаю, что все скульпторы создавали что-то довольно любопытное в плане живописи. Вы знаете, есть громадная монография Марино Марини, который, как потом оказалось, писал очень недурные картины.

Минчин: Джакометти писал и хорошо рисовал…

Шемякин: Джакометти – это, пожалуй, одно из самых удивительных явлений, один из моих самых любимых скульпторов и грандиозный живописец. Здесь, конечно, сыграла роль его итальянская кровь, потому что итальянцы на 90 % врожденные колористы. И живопись Джакометти на сегодняшний день очень-очень высоко ценится. Генри Мур писал много цветных гуашей и акварелей, я очень люблю его работы в цвете. И у Эрнста мне больше всего нравятся работы небольшого формата, но это и понятно – в них легче выразить самого себя.

Очень мастеровитый человек, из породы крепких художников – это Окштейн. Я люблю Якерсона, с которым мы учились когда-то в одной художественной школе. Очень люблю художника Льва Межберга – одного из утонченнейших колористов. Я сейчас даже работаю над книгой, которая целиком посвящается его натюрмортам. Он работает с галереей в Сан-Франциско, а не с нахамкинской галереей в Нью-Йорке, как все русские художники. Лева – близкий мне художник, работы которого я коллекционирую. Я уже напечатал сорок пять его цветных репродукций для книги.

Минчин: Кто будет издавать книгу Межберга?

Шемякин: Я сам буду издавать, кто ж еще, ведь не галерейщиков же ждать! Их дождешься. Здесь работает много других художников: Григорович, Красный, Клионский, но для меня это неинтересно и скучно. Есть интересные работы у художника Виталия Длуги, но это уже другой счет. Мы говорим о большом счете. Много прекрасных художников в России осталось – если бы они выехали, было бы хорошо: Кабаков, Булатов, Штейнберг.

Минчин: «Аполлон-77», как вы его создавали?