21 интервью

Неизвестный: Все это чушь насчет «решил». Дело было гораздо проще. Я многие годы добивался права ездить с выставками – того права, которое есть сейчас у художников. Я имел больше 67 приглашений из разных стран, были мои выставки в известных музеях, Католическая церковь предложила мне приехать и сделать Кресты. А меня не пускали, это же нелепость. Выпускали только, когда уже совсем нельзя было не выпускать. Я был должен обежать 56 раз вокруг земного шара, чтобы поехать в Польшу. Происходило это, когда Тито вмешивался, когда Насер вмешивался. И я объявил войну за это право: как это я, скульптор, доживший до 50 лет, не мог видеть работ Микеланджело – это же что-то патологическое! Начав воевать, я зашел довольно далеко, давал интервью разоблачительного плана, очень резкие, говорил, что поездки – это награда за послушание и нельзя многим раздавать; говорил, почему считаю Брежнева дураком. Хотя я и не был диссидентом в полном смысле этого слова, меня били, избивали, угнетали, подавляли (физически даже), как самого настоящего диссидента. Я озлобился, борьба стала ожесточенней. Длилось все это не год и не два, а 13–14 лет, так что можно было приобрести опыт и сноровку. Я добивался не отъезда, а возможности путешествовать с советским паспортом, у меня жена, дочка, мама и отец был жив. Что же это мне совсем одному в 50 лет уезжать оттуда, где прошла моя (какая бы ни была) вся жизнь. Мне совсем этого не хотелось. Поначалу они мне обещали, Андропов пообещал. Потом человек от Андропова сказал, что ничего не вышло: Суслов возражает, Суслов вообще вас сгноить хочет, так что нужно ехать по «еврейской линии». Выхода не было. Но даже, когда я последовал их совету, сколько следствий и сколько неприятностей было. Даже один чекист мне по-дружески сказал: Эрнст, тикай, пока не поздно, тикай! а то поедешь на Восток, вместо Запада. По существу, я был выгнан из страны, причем выгнан чудовищно. Нагло меня подталкивали к отъезду, угрожали, разрушали работы, крали, взламывали двери в студию – что рассказывать? Сейчас и вспоминать не хочется.

Прибыл в Америку я в 1976 году, за несколько дней до юбилея Шостаковича, во время этого юбилея открывался мой бюст композитору. Сначала я приехал в Австрию, где встретился с канцлером Крайским, который выручил меня очень сильно: я сразу получил «документ для путешествий и проживания». Мне было предложено остаться в Австрии, даже предложили самую лучшую австрийскую мастерскую – это была церковь, замечательная мастерская умершего скульптора Вотрубы. Но я был вынужден уехать из Вены, так как меня сразу начали осаждать мои советские друзья: приходили ребята, которые мне предлагали деньги и прочее другое, и вообще Австрия мне показалась центром шпионажа, запах стоял такой – хуже, чем в Москве. В этот момент швейцарское телевидение предложило делать фильм обо мне и пригласило меня в Швейцарию. Я приехал в Швейцарию, там я сдружился с Паулем Сахаром, хозяином крупной фармацевтической компании, а также великолепный дирижером, интеллектуалом, одним из богатейших людей мира. Меня с ним познакомил Ростропович, я потом вылепил его портрет, вот он стоит. Он и Гальперины предложили мне остаться в Швейцарии, я согласился, и в рекордное количество времени – 14 дней – я получил швейцарский паспорт (сдав австрийский). Снял студию, квартиру, начал работать. Позже ко мне приехал Слава Ростропович и предложил вылепить бюст Шостаковича к юбилею. Я вылепил этот бюст, прилетел в сентябре на открытие. Мне так понравилась Америка, я почувствовал, что это почти мой дом, и я решил здесь остаться. Сейчас я гражданин Америки.

Минчин: Были еще какие-то причины? Скажем, что это единственная страна по размаху, по капиталу, где вы можете сотворить свое «Древо Жизни»?

Неизвестный: Это самая главная идея, но сперва этой идеи не было. Было ощущение, что это – то место. В действительности это так, потому что европейцы меня покупали больше, европейцы меня знали как художника, они ко мне хорошо относились. Американцы меня знали (если знали) как безобразника, диссидента, как шумного, чуть ли не политического деятеля – и это откладывало, конечно, отпечаток на отношение ко мне в первое время.

Что я имею в виду: в прессе я появлялся на страницах «Политика», со временем переполз на страницы «Пипл», а потом «Арт». Сейчас я только на страницах «Арт». Американцы и русские – люди с размахом, с каким размахом – неважно, но с размахом. Ведь нельзя сказать, что швейцарцы с размахом… А масштаб – это очень интересная психологическая вещь, пространство не только геометрическая категория, а психологическая, часто оно совпадает, как случай с Америкой и Россией, иногда оно не совпадает, как случай с Германией, которая завоевала сначала духовные пространства через музыку, философию, литературу, а потом пыталась завоевать жизненные пространства, экстремизм выражался в просторе.

Минчин: Ваше отношение к эмиграции? И ваше отношение к ее интеллектуальной среде?