216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Ничего этого не потребовалось. Мгновенно сообща был устроен мужской стол, выбрана удобная позиция для видео­камеры, а дальше... В общем, спустя три года я понимаю, что это был один из самых светлых и по-настоящему веселых вечеров в моей жизни. Пиршество духа, которое устроил нам Юрий Владимирович, затянулось далеко за полночь. Многочисленные истории сыпались из него как из рога изо­билия. Нет, он совершенно не работал на камеру, зато каме­ра в руках опытного архивиста работала на него. Каждый раз, когда разговор уходил в сторону от литературных и ис­торических сюжетов и разбивался о быт, Шилов выключал камеру, пережидал, а затем, деликатно подкинув очередной вопрос, продолжал делать свое «черное» архивное дело. Мне же было безумно интересно все, включая обычные житей­ские истории. Точный, верный взгляд писателя превращал и их в маленькие новеллы. Чего, например, стоит такой эпизод.

Конец семидесятых годов. Звонят из КГБ, приглашают зайти. Давыдов, бывалый лагерник, тусклым голосом спра­шивает, за что удостоился такой чести? «Да, что вы, — отве­чают, — не беспокойтесь. У нас для курсантов высшей шко­лы запланирована встреча с вами. Ваша книга «Глухая пора листопада» специально изучается ими как отличное учеб­ное пособие по разоблачению провокаторов».

Вот ведь как, не один я, значит, учился сам и учил других по книгам Давыдова. Кто бы мог догадаться об их специаль­ном предназначении?

Нет смысла воспроизводить по памяти все разговоры то­го чудесного вечера. Во-первых, потому что, как предуп­реждал Л. А. Шилов, человеческая память слишком нена­дежный инструмент. Однажды, поймав меня на неточности во время вдохновенного рассказа о каком-то событии, он вывел замечательную формулу: «врет как очевидец». А во-вторых, осталась запись. Она уж точно не обманет.

Тем не менее еще одна история, рассказанная в тот ве­чер, прочно врезалась в память и заставила о многом заду­маться. Строго говоря, это история не самого Давыдова, а его друга, тоже замечательного писателя Ю. Домбровского, лишь пересказанная Юрием Владимировичем. В годы хру­щевской «оттепели» Домбровский оказался в писательском пансионате вместе со знаменитым монархистом В. В. Шульгиным, принимавшим отречение у Николая II. В разговоре между ними речь зашла о позиции В. В. Шульгина в печаль­но знаменитом в начале двадцатого века деле Бейлиса. Как известно, Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве маль­чика Ющинского. Процесс расколол тогдашнее российское общество на два лагеря: сторонников и противников крова­вого навета. С опровержениями выступали писатели Коро­ленко, Горький, Серафимович, Куприн, Блок, Мережков­ский, Гиппиус, профессора Киевской и Петербургской ду­ховных академий и другие. Между тем в монархической среде, к которой принадлежал и В. В. Шульгин, большинст­во тогда разделяло позицию обвинения. Ее в своих статьях отстаивал и философ Розанов.

— Верите ли вы, — спросил Шульгина Ю. Домбровский, — в возможность совершения евреями ритуальных убийств?

— Тогда верил, а теперь нет!

— ?

— Видите ли, после войны я сидел во Владимирской тюрьме. В большой камере было много разного народа: уз­ники фашистских лагерей, бывшие белогвардейцы, поли­цаи, просто люди, в силу обстоятельств не успевшие поки­нуть оккупированные немцами территории. Среди прочих в камере находился и еврейский цадик. Он был единствен­ным, кому с воли передавали еду. Так вот, цадик делил про­дукты на всех. Когда я спросил, как можно делиться едой даже с полицаями, которые первым делом расправлялись с евреями, цадик ответил: «Я молился всю ночь, и Бог мне сказал: «Накорми голодного!» С тех пор я перестал верить в кровавый навет.

Учитывая цепкую, натренированную годами профессио­нальную память Давыдова и его безупречно-щепетильное отношение к фактам, уверен, он исчерпывающе точно воспроизвел рассказ своего покойного друга.

Далеко за полночь покидали мы этот дом культуры. Да, не удивляйтесь, именно так для себя я тогда определил мес­то той встречи. Еще Конфуций говорил, что нормальной жизнь становится лишь тогда, когда вещи и явления вновь обретают свои истинные, подлинные имена. Не помпезное строение с колоннами, где проводятся лекции и иные ме­роприятия, а маленький, неказистый деревянный домик, где на полках книги и документы, а на письменном столе де­ревянная ручка с ученическим пером № 12, та самая ручка, которой написаны все повести и романы писателя, имеет право на столь ответственное название. Как было бы слав­но, если бы дом школы соединился с домом культуры в еди­ное здание.