22 июня 1941: тайны больше нет

В-десятых, потому, что не менее непонятно, что должны были означать на использованном фальсификаторами для стряпания сопроводительного письма бланке малого формата странные знаки — «<8<8»? В советские времена на бланке сопроводительного письма в Инстанцию и на прилагаемом к нему документе ни при каких обстоятельствах категорически не допускалось присутствие каких бы то ни было пометок, помарок или знаков!

В 2016 г. жизнь еще раз доказала, что не только удивительное, но и удивительно странное действительно всегда рядом с нами. В тот год известным журналистом и общественно-политическим деятелем, депутатом ГД РФ А.Е. Хинштейном были опубликованы «Записки из чемодана. Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти» — экспредседателя КГБ СССР и экс-руководителя ГРУ при Хрущёве генерала И.А. Серова[303]. На одной из страниц этого тайного, найденного через четверть века после смерти его автора дневника необъяснимо «странным» образом «выплыло» более чем странное упоминание о якобы документе с якобы начертанной Сталиным матерной резолюцией (оно на самом деле настолько странное, что придется привести его полностью): «Я сразу рассказал наркому Меркулову о посещении границы и поведении немцев (пояснение: в мае 1941 г. Серов был откомандирован в Прибалтику для проведения спецопераций по линии НКГБ, в Москву возвратился примерно за месяц до начала войны, по крайней мере так получается, исходя из его же дневниковых записей. — А.М.). Он со свойственной ему выдержкой выслушал меня и сказал, что на днях было получено сообщение из Берлина от резидента, которому надежный агент сообщил, что Гитлер в мае или июне выступит войной против Советского Союза. Я сразу сказал ему: “Так надо донести в ЦК, надо и нам меры принимать”. На это мне Меркулов грустным голосом сказал: “Доносил”.

Я уже понял, что видимо там, в ЦК, не обратили внимания на это донесение. Затем Меркулов сказал, что от премьера Англии есть сообщение Сталину, что немцы на нас нападут, но просил об этом никому не говорить.

Читая эту запись своих воспоминаний, я должен уточнить и дополнить [её] следующими фактами, которые я узнал позже.

В 1954 году [подчиненные], разбирая документы в Комитете государственной безопасности, мне доложили подлинную записку резидента из Берлина от 17 марта 1941 года, [которую] докладывал Меркулов Сталину*. Резидент доносил, что он встретился с проверенным агентом, данные которого не вызывают сомнения. Агент сообщил, что Гитлер готовит армию для нападения на Советский Союз и планирует начало наступления в мае или, в крайнем случае, в июне 1941 года.

Это донесение Меркулов (нарком госбезопасности) направил лично Сталину со всеми мерами предосторожности и соответствующей серией в собственные руки. В препроводительной записке было коротко сказано: “Направляю при этом донесение агента из Берлина. Дата — март 1941 г.”.

Документ этот был возвращен обратно в НКГБ. На препроводительной было рукой т. Сталина написано: “Товарищу Меркулову. Пошлите этого агента к… матери”, и подпись — “И. Сталин”**».

Так вот что тут особо странного? Начнем с простого. В том месте, где в тексте поставлена одна звездочка, А.Е. Хинштейн сделал сноску, в которой указал следующее: «В другом варианте записок Серов указывает, что речь идет о разговоре “на явке нашего сотрудника (полковника Короткова) с проверенным агентом”».

Прочитав такую сноску, любой вправе задать простой вопрос — а какой вариант записок Серова можно считать достоверным и какой вариант его записок был преподнесен читателям? И какому же варианту верить, если вообще можно верить этому творению?!

Что же до содержания этого примечания со ссылкой на самого Серова, то, увы, сие, если по-простому, то не пришей кобыле хвост, ибо такие (якобы) приведенные Серовым пояснения, — «в другом варианте записок Серов указывает, что речь идет о разговоре “на явке нашего сотрудника (полковника Короткова) с проверенным агентом”» — сотрудник резидентуры разведки обычно указывает отдельной телеграммой в порядке отчета о встрече с агентом с указанием всех обстоятельств этой встречи. Зачем это неуместное для дневника пояснение — увы, непонятно.