24 часа

Снежинка неотрывно и упрямо смотрит мне в глаза, давая понять, что не отступит, пока не добьется своего. Молчание между нами трещит от напряжения, искрит, коптит и плавится, танцует рыжими угольными тенями на стенах и потолке. А ветер все неистовее стучит в окна ледяным хрусталем, грохочет незапертой дверью сарая.

– Пойдем, – коротко киваю я, протягивая ладонь. Она игнорирует мой жест, тревожно закусывая нижнюю губу, и я поясняю: – Нам наверх. Ружье хранится в кабинете отца, в специальном сейфе. Я могу принести его сюда, но не хочу оставлять тебя одну. Пойдем, – повторяю я, сжимая и разжимая пальцы. – Дай руку.

Снежинка мнётся пару секунд, с опаской заглядывая мне в лицо, и нерешительно вкладывает свои пальцы в раскрытую ладонь.

– Боишься, что я прав? Или наоборот? – спрашиваю я, утягивая настороженную девушку к лестнице.

– Любой ответ принесет одному из нас боль.

– Отпусти страх, если боли не избежать. Нет побед, которые даются легко и только с удовольствием. Тебе ли не знать? – ободряюще улыбаюсь, переплетая наши пальцы.

Подсвечивая путь фонариками на мобильниках, мы поднимаемся по деревянной лестнице. Адалин держится одной рукой за перила, ступени поскрипывают под ногами. Она ступает очень медленно, словно каждый шаг дается нам через боль. Именно так Адалин Скай училась ходить после операции. Через боль. Адскую, невыносимую. Она не заплакала ни разу, а сейчас в ее глазах слезы.

Внутренняя сила бывает такой разной. Иногда это воля к жизни, закаленный характер, инстинкт борца, а иногда это просто любовь. Любовь к себе, к другим, к миру, к своему будущему, которое ты еще не знаешь, не видишь, но уже любишь, потому что в нем есть тот, кого выбрало твое сердце.

– Я не заходил сюда со дня похорон, – тихо предупреждаю я, нажимая на изогнутую кованую ручку. Дверь на удивление легко поддается, и мы оказываемся внутри. Пыль повсюду, в воздухе, на мебели, на полу и стенах.

– Здесь не топят, – поясняю я, заметив, как снежинку передернуло от холода. – Отец так распорядился. Он говорил, что в холоде его голова работает лучше. – Поднимаю луч фонарика на стену над столом, освещаю старый семейный потрет, выполненный масляными красками. Отец заказывал его на первую годовщину свадьбы. Меня еще и в проекте не было. – Красивые, правда?

– Очень. И молодые, – кашлянув, отзывается Лин. – Ты на него похож.

– Да, есть такое, – киваю, чувствуя невольное тепло в груди. – Я скучаю по ним, – произношу я, вдруг понимаю, что никогда не говорил это вслух.

– Это нормально, Викинг. Скучать по своим близким вовсе не слабость. Я до сих пор плачу по ночам, вспоминая родителей, – признается Адалин, и теплота в сердце меняется неприятной резью. – Наши эмоции и делают нас по-настоящему живыми.

– Ну, меня ты живым не считаешь, – вношу нотку юмора, пытаясь разрядить обстановку. – Так что мне положено быть безэмоциональным дровосеком без сердца.

– Настолько бессердечный, что даже Тотошку потерял, – с горькой иронией попрекает.

– И не только, – вздыхаю я, обходя массивный стол, и стряхнув со стула пыль, осторожно сажусь. – Мозги тоже где-то затерялись, – бормочу под нос, нашарив на нижней части столешницы спрятанный в потайном углублении ключ от узкого бокового ящика, в котором отец хранил оружейный сейф. – Сбежали в страну Оз за одной неугомонной Снежинкой.

– Есть там что-нибудь? – нетерпеливо спрашивает Лин, вставая у меня за спиной.

– Подожди, кроха, не суетись, – притормаживаю любопытную пигалицу, вставляя в личину ключ и делая пару поворотов.

– Ненавижу, когда ты меня так называешь! – ворчит Снежинка.

Я продолжаю вертеть ключом в замочной скважине. Ключ скрежещет, проржавевший замок не спешит сдаваться быстро.

– Давай же! – бормочу я, и почти сразу же раздается характерный щелчок, после которого Адалин задерживает дыхание и впивается коготками в мое плечо. Напугана до чертиков и икоты, но держится молодцом. Героическая девчонка, хоть и сумасшедшая слегка. Но, как мы недавно выяснили – ничего совершенного не существует. Иногда именно изъяны определяют сущность и особенность того или иного человека. Часто нам только кажется, что мы любим за достоинства, но в действительности многие не готовы признать, что нас притягивает то, что не увидеть взглядом, некий излом, асимметрия, червоточина, на которой мы залипаем, как на двадцать пятом кадре.

Одна из трехсот пятидесяти миллионов Снежинок. Уникальная.

– Кажется, все, – удовлетворенно хмыкнув, распахиваю дверцу. – Отойди подальше. Ружье покажу только издалека, – информирую свою отчаянную беглянку. Опустив телефон пониже, устремляю свет фонарика прямо в открывшийся шкафчик… и вижу пустоту.

– Ничего нет! – отчаянно восклицает Адалин, отпрянув от меня. Она наталкивается на стену, продолжая причитать и всхлипывать, а в недоумении и злой как настоящий демон, шарю ладонью в пустом деревянном ящике. – Боже, я так и знала! Так и знала! Теперь ты убедился?