Было еще кое-что, что оставило во рту кисло-горький привкус. Я ощутил чисто ебанутую атмосферу, философию ненависти и разрушения, некую дикую болезнь, которая ненавидела весь мир. В этом протесте была грязь, отрицание всех достижений человечества в пользу какого-то полнейшего хаоса. Многие из них были немного старше среднего школьника, но, с другой стороны, европейские студенты обычно тратят на учебу чуть больше времени, чем у нас дома в Америке. Но, несмотря на это, горечь пронизывала все: грубая, грязная озлобленность, которой не место в тех, кто претендует на идеализм для себя. Ивонн и я говорили об этом тайно, когда мы жались друг к другу в нашем углу, пара, которая явно хотела быть только вместе. «Они не думают позитивно», — пробормотала она мне. «Они просто отрицательные. Они могут только насмехаться, отвергать и разрушать».
Там действительно был странный бардак. Эти так называемые студенты со своими девушками-хиппи, молодыми штучками в коротких юбках и пестрых футболках, в которых свободно танцевала грудь. Долгими вечерами я смотрел сквозь дым на дверь и ждал.
Когда она открылась в ту четвертую ночь, почти в полночь, и я увидел, как эта фигура вошла и увидела, как он тихо стоит, засунув руки в карманы своего плаща, мои пальцы сжались на руке Ивонн.
Положив голову ей на плечо, делая вид, что глажу ее светлые волосы, я полузакрытыми глазами смотрел, как Соэ Джат смотрит на толпу. Я увидел, как из-за стола вырвалась фигура и подошла к нему. Это был тот американский осел, которого звали Хенгелаар. Они поговорили какое-то время, а затем Хенгелаар повел его в заднюю комнату, и они исчезли из виду.
Они пробыли там примерно столько же, за сколько можно было выпить бутылку — так, как я привык измерять время в этом заведении. Когда они снова появились, Соэ Джат незаметно проскользнул через клуб и выскользнул наружу. Хенгелаар вернулся к столу, где разговор стал более приглушенным.
«Давай намажем его маслом, дорогая», — сказал я Ивонне. И я привел ее домой.
Я думаю, мы оба понимали, что это будет наша последняя ночь вместе, так как мы долго и нежно занимались любовью, наслаждаясь телами друг друга, как вы наслаждаетесь хорошим коньяком. И снова она поняла меня так, как это могут сделать немногие женщины, и утром, прежде чем я оделся, она позволила своим рукам побродить по моей груди.
«Позаботься о своем прекрасном теле, Ники», — сказала она. «Может быть, когда-нибудь наступит время для нас обоих».
'И тебе того же, моя дорогая, Я ответил. - «Держитесь подальше от шальных пуль».
Она немного рассмеялась. — Не бойся, — сказала она. — Я занимаюсь только мелкими делами. У вас, как вы это называете, большая работа. Будете осторожны, да?
Она провела губами по моей коже, снова это странное сочетание желания и комфорта. Но ни на какие прощания времени уже не оставалось. Я отвел ее в офис, а потом позвонил Хоуку.
— Я ждал тебя, — сказал он. — Я полагаю, он снова появился.
— Он снова появился, — сказал я. — Он исчез в задней комнате с одним из тех парней. Я могу дать его описание, если хотите. Это американец.
— И его зовут Англер, кажется, Англер Харрис, — раздался в трубке голос Хоука. «Он большой, очень мускулистый, вроде тяжелоатлета. Под подбородком густая борода, струящаяся в обе стороны. Дикие черные волосы. Это примерно так?
Я почти мог видеть эту самодовольную улыбку, играющую на его лице.
— Ладно, признавайся, — сказал я. — Кто-нибудь еще из присутствующих сообщил вам об этом?
«Нет, но мы некоторое время наблюдали за этим парнем», — ответил мой шеф. «И мы знаем, что у него был билет на самолет, чтобы посетить там студенческий съезд. Этому парню 26 лет, и он один из тех агитаторов, которые возглавили студенческие беспорядки в университете Басби».
— Конечно, я поверхностно знаю о студенческих беспорядках, шеф, — сказал я. «Но какое отношение имеет к этому Соэ Джат?»
«У меня нет ответа на этот вопрос, но мне совсем не нравится его запах», — сказал Хоук. «Мы знаем, что что-то происходит, и, возможно, намного больше, чем мы думаем. Вернись молниеносно с первым самолетом. Ты возвращаешься в школу.
Глава 2
Было приятно, чертовски приятно вернуться в Америку. Даже Дюпон Серкл в Вашингтоне выглядел каким-то чистым и свежим, полным новой жизни. Офисы AX выглядели так, и Хоук стоял у одного из больших окон с выражением мрачного беспокойства на лице.
Я и раньше видел, как он волновался, но это было что-то другое, и он сам выразил это словами, когда снова повернулся ко мне.
«Я чувствую себя человеком, который знает, что в его доме пожар, но не может его найти», — сказал Хоук. Он подобрал тяжелую стопку переплетенных бумаг и бросил пачку мне.
— Отчет Хаверфорда, — мрачно сказал он. «Возьми и прочитай внимательно. И это тоже возьми с собой. Он добавил еще шесть листов исписанной бумаги с нашей собственной «секретной» печатью AX.
«Вы должны уничтожить их, как только прочитаете», — прорычал он. Я знал, что отчет Хаверфорда был результатом расследования студенческих беспорядков под руководством сенатора Хаверфорда.