33. В плену темноты

У шахтеров в Убежище была масса времени подшучивать друг над другом и размышлять о чем-то личном. «Не покидает ощущение беспомощности. La impotencia es muy grande, – писал Виктор Сеговия в дневнике, который начал вести. – Мы не знаем, пытаются ли нас спасти, и вообще, что происходит там, наверху, потому что здесь, внутри, мы не слышим никаких машин». Виктор работал оператором тяжелого погрузчика. Он был из семьи, которая испокон веков проживала в Копьяпо. За свои сорок восемь лет он ни разу не выезжал за пределы Атакамы. Небольшой городок Кальдера в семидесяти километрах отсюда – это предел знакомой ему географии. Его выгнали из школы еще в пятом классе за то, что он постоянно устраивал драки, но вместе с тем он неплохо писал, и вот теперь он решил завести дневник, обращаясь во вступительном слове к своим пяти дочерям. Из обращения было видно, что Виктор всерьез полагал, что записки попадут к детям в руки уже после того, как эти каменные стены станут его могилой. Еще до аварии пятого августа Виктор принес на шахту ручку и миллиметровку, чтобы записывать показания на датчиках своей машины. Теперь же он использовал бумагу, чтобы вести хронику всего, что происходило с ним и с остальными рабочими смены А. Он начал с того, что подробно описал последний день перед началом рабочей недели. Он пил пиво со своим двоюродным братом Пабло Рохасом по прозвищу Кот (он тоже сейчас был вместе с ним в заточении). Они поминали покойного отца Пабло и вспоминали детство, когда мальчишками играли на берегу реки Копьяпо, в которой тогда было не в пример больше воды. Виктор страшно напился в тот вечер, а по дороге домой остановился у киоска и умял целых четыре хот-дога. Он и не надеялся, что будет в состоянии выйти на следующий день на работу, и даже не стал заводить будильник. Однако по какой-то неизвестной причине он проснулся как раз вовремя и отправился на работу совсем без признаков похмелья.

В своем дневнике Виктор вспоминал о том, как в 11:30, как раз после первого тревожного грома, мимо них проехал управляющий шахтой Карлос Пинилья. Главный управляющий проигнорировал все их вопросы о том, насколько безопасно продолжать работу. Он описывал ужас, который все испытали, когда стены Пандуса вот-вот готовы были обрушиться на их головы. Написав свое имя в конце первой записи в дневнике, Виктор попытался уснуть, но не мог, постоянно прислушиваясь к отдаленным раскатам в глубинах горы. Каждый удар мог означать начало очередного обвала – на этот раз последнего, – который окончательно поглотит Убежище вместе с его стальной дверью и металлической сеткой, которая уже не сможет защитить укрывшихся здесь людей.

На третий день их пребывания в заточении в половине четвертого утра Виктор начал очередную запись в дневнике следующими словами: «Мои дорогие доченьки, злая судьба распорядилась таким образом, что четвертого августа мы виделись с вами в последний раз в этой жизни… Я очень ослаб и хочу есть. Мне не хватает воздуха, и мне кажется, что я вот-вот сойду с ума».

Когда наступала тишина, некоторые из них прикладывали ухо к скале, чтобы прислушаться, не идут ли к ним спасатели. В какой-то момент это даже стало навязчивой идеей.

– Ты что-нибудь слышишь? – спрашивал один.

– Да-да! Я вроде что-то услышал! А ты? – отвечал другой.

Виктор Замора всегда говорил, что да, он что-то слышал. Позже он признается, что говорил неправду и в действительности он не слышал ровным счетом ничего. Но он чувствовал ответственность за поддержание морального духа людей и поэтому твердил: «Да, звук очень слабый, но он есть. Я действительно слышал его. Они идут за нами».

Йонни Барриос тоже прикладывал ухо к скале. «Это словно прикладывать ухо к морской раковине», – скажет он позже. Вроде не слышишь ничего и в то же время слышишь все. Кажется, что в этой раковине целый океан, а когда убираешь ее от уха, понимаешь, что это была всего лишь иллюзия.