334.

Совершенно случайно костюмы на обоих мужчинах были одинаковые. С верхних этажей здания «Пан-Ам» их было практически не видно: с такой высоты все костюмы кажутся одинаковыми.

Мужчина, что помоложе, не такой словоохотливый, наступил на собачью колбаску и поморщился. Спутник его улыбнулся.

– Перефразируя известного поэта, – произнес он а-пропос[41] новой неприятности, будто та была вводным предложением к длинной реплике, – кажется, Гёте – можно сказать, что архитектура – это застывшие экскременты.

– Архитектура --это пустые пространства между.

Они остановились и принялись разглядывать эти пустые пространства. Свет, звук, электромагнитные волны и энергия органов состязались за право привлечь их внимание. Где-то сигналил самолетам неисправный тостер. Каждые пять минут рождался дефективный ребенок, но повсюду куда быстрее собирались кибернетические машины.

– Мы могли бы рассказывать анекдоты, – продолжал тот, что постарше. – Играть в игры. Участвовать в состязаниях. А если вас все еще волнует денежная сторона – вот смотрите: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят долларов да еще кредитные карточки. Кстати, это значит, что первое состязание выиграл я, так?

– Я не соглашался участвовать.

– Вы хотите, чтоб у нас не было ничего общего, но как ни крути, а остается некое общехристианское начало. Мы оба читали Достоевского. Мы оба можем, если того пожелаем, изощреннейше испытывать вину по поводу множества проступков, которых не совершали. Мы не одобряем геноцида и, возможно, ядерных испытаний.

– Начало там, не начало – ныть-то хватит. Хорошо, уступаю: анекдот можете рассказать. Но только при одном условии: стоит хоть раз запнуться, и вы проиграли. Тогда вы отстанете.

– Когда будет ваша очередь, условия те же.

– Начинайте.

– Когда-то я знал одну девушку. Она уже умерла, покончила с собой. Не из-за меня, разумеется, хотя у нас была любовь. Нет-нет, не судите так скоро – честное слово, это анекдот... Дело было в начале пятидесятых. Вряд ли вы хорошо помните то время. Я служил завхозом в одном жилом многоквартирном доме на Ист-Энд-авеню. Не сказал бы, чтоб я был сильно загружен работой, – да и ту старался по возможности перепоручить привратникам, дворникам да уборщицам. Аж с самой демобилизации не бывало у меня столько свободного времени... Я повстречал ее на Юнион-сквер. В те дни еще бродил, витийствуя, призрак старого радикализма...

– Какая банальность. За языком бы последили.

– Старики, неугомонные пораженцы, постоянно под наблюдением, как омары в ресторанной витрине, ни тени страха личной вины, иногда даже чем-то симпатичные... впрочем, последнее не обязательно. Неплохая метафора насчет омаров?

– Продолжайте.

– Что до меня, то политикой я не увлекаюсь, но даже сторонний наблюдатель мог ощутить, насколько накалена атмосфера. Нет, я не о бомбе. Это уже ваше поколение на все глядит сквозь прицельные стекла.

Дойдя до 46-й стрит, они повернули к Ист-ривер. Туристы дивились безмерности города сквозь фотокамеры; «12.05 ровно» сменило на табло « 12.04 и 50 секунд». Тостер изверг два хрустящих ломтика ржаного хлеба, не потерявшие свежести благодаря незримому присутствию формальдегида. Над решетками канализационных люков загадочно курился пар. Тот, что постарше, снял с плеча своего спутника хлопковую нитку.

– Она слушала витийствовавшего с импровизированной трибуны одного из таких сгинувших призраков, будучи не в состоянии затеряться в редкой толпе.

– В одинокой толпе? – издевательски переспросил спутник.

– То, что толпа была редкая, позволило нам друг друга увидеть. Она невысоко приподняла руку, словно бы приветствуя меня – нет, словно бы хотела представиться тайным знаком, жестом сопричастности. Но потом передумала. Должно быть, ей пришло в голову, вдруг я не наш агент, а агент-провокатор.

– Коммунистка!

– Что вы, куда там. Уверен, она тоже была сторонним наблюдателем. Просто опережала историю. Она до смерти боялась ФБР, французских шпионов, дорожной полиции, моряков, мафии, всего на свете.

– Но почему?

– Впечатлительность. Я представился. Она подозревала мои истинные мотивы, но, с другой стороны, любые мотивы – даже мысль о том, что могут быть какие-то мотивы, – были ей крайне подозрительны. Но, по крайней мере, она согласилась со мной отзавтракать.

– А потом что, союз любящих сердец?

– Ну, насколько там вообще можно было говорить о сердце...

– Может, ей надо было себя скомпрометировать.

– Если она соглашалась зайти ко мне (а к себе не пускала никогда), то лишь приняв самые изощренные меры предосторожности. За ней повсюду следят, уверяла она не говорила, а шептала – так, чтоб ее нельзя было записать на микрофон. Она боялась спать – а вдруг я стану рыться у нее в сумочке или сообщу в полицию. Причем во всем этом она признавалась открыто – и все равно как-то не похоже, что она мне доверяла, даже тогда. Ей все казалось, будто я пытаюсь подвести ее к какому-то предательству.

– К какому?