4 года

На следующий день пошли в итальянский ресторан специально за лазаньей, а после слонялись по Бару-Альту, дегустируя коктейли. Там Пауло приревновал меня к бразильцу, который учит русский, так как пишет диссертацию о Достоевском. Там первый раз услышала имя Фернандо Пессоа. Вот в кафешке, где он сидел и писал, на улице железный столик и он железный за ним, будто сидит и пишет.

На третий вечер снова собралась спать на диване, и мы знали, что завтра в обед уезжаю к другому хосту. Пару раз Пауло как-то многозначительно прошелся так, что обратила внимание на его шортики и голый торс: все его худое длинное тело состояло исключительно из мышц. И еще глаза у него лисьи, зеленые-зеленые. Между нами что-то промелькнуло, булькнуло в колодец желания. Почувствовала его жар. Как мужики это делают? Словно забрасывают огненные фаерболы.

Пауло сидел на диване и делал вид, что листает журнал, но сам искоса поглядывал то на меня, то на мой красный чемодан.

– Зачем тебе так много одежды, ведь носишь одно и то же?

– На всякий случай.

– Ну и где тебя будет ждать этот придурок?

– Дома, он итальянский профессор и пишет диссертацию о Фернандо Пессоа.

– Да, и снимает квартиру, в которой раньше жил я. Это уникальное совпадение.

– Угу.

– В Лиссабоне похолодало, ветер с океана. Буду вспоминать тебя. – Он произнес это на одном дыхании, встал, взял мой чемодан за ручку и покатил к двери.

На улице в ареоле потрескавшейся Азулежу стоял слегка лысеющий относительно молодой итальянец, но даже после, когда он хотел меня удивить кухней северной Португалии (а это вареная картошка с бакалау), он не стал для меня «итальянцем». В моем восприятии он остался заботливым человеком в очках, которому я должна книгу Фернандо Пессоа, скорее всего, оставленную у Люка.

Еще той ночью стало действительно зябко. В квартиру и под одеяло заползала непереносимая сырость. В такие дни не покидает ощущение, что на улице гораздо теплее.

Еще один камень преткновения – система пользования душем.

Сначала вода должна «сбежать», затем нужно уменьшить напор, когда она станет заметно теплее. Но каждые десять секунд струя становилась то горячей, то ледяной. От отсутствия комфорта меня душили слезы.

С трудом нашла среди чулок и шелковых туник тряпки из хлопка, надела все сразу, легла и накрылась с головой. Жаловалась Хосе на свой суровый быт и решила, что завтра перееду в отель, где можно наболтать кондиционер на +30.

Но осталась еще на один день: впереди маячил ужин с итальянскими друзьями и ночь в Бару-Альту, такое пропустить нельзя. Их было трое и мы с Педро, все страшненькие, но и в новый роман не верила (в будущем у меня родится теория о том, что хороших любовников Боженька дает только раз в год).

Когда принесли первые блюда, от хлеба с маслом уже ничего не осталось. Они реально много ели, такое ощущение, что хотели наестся на неделю вперед.

«Ты знаешь какое-нибудь слово на итальянском?» – спрашивают они. Знаю, одно: «Vedremo»[36]. «Ооо, какое нужное слово!» И мы дружно ржали. Шутка была заготовлена. А еще был заготовлен рассказ про Реджо-ди-Калабрия, фотографии которой наклеены у меня в книгу мечты. И я попала в точку – один парень оттуда родом.

Откуда-то снизу запахло травкой. Девушка с красными глазами протянула «Прииивеет!» и «Будешь?», передала мне косяк. Я? Всегда буду.

– Колумбия.

– Россия.

– Я курю пятнадцать лет… – сказала она и немного завалилась вперед. – А ты?

– Не знаю, курю, когда есть.

Все знали эту даму из Колумбии, и она тоже будто бы знала всех или просто относилась ко всем одинаково.

Потом к нам подошла черно-белая пара – он из Бразилии, она из Швейцарии. Все стали спрашивать: «Как вы встретились?» Они отвечали с улыбкой: «Это Лиссабон». Тонко подмечаю: «Это Бару-Альту».

Одно из правил тусовки в этом районе – не зависать долго на одном месте. Берешь коктейль, пару минут рассматриваешь тех, кто внутри, и вываливаешься, так как вокруг шумно и тесно, а если и есть пространство, то оно занято какой-нибудь рок-группой. На улице, где каждая дверь – это бар, такой же, из которого ты вышел, тебя подхватывает мигрирующая толпа, и добавку заказываешь уже у другой стойки. И так кочуем до тех пор, пока не закроется последняя дверь.

На вечер с итальянцами у меня была идея фикс – спеть вместе «Лашатами кантаре» (конечно же, на итальянском). В течение ночи периодически оставалась с кем-то тет-а-тет из нашей компашки и подговаривала их сделать это.

«Русский язык такой грубый, – говорит мне один из итальянцев. – Вот, например, английский – eyes, а русский – ГлаЗа». «Русский язык – это еще и оЧЧи, – парировала я. – Что сродни итальянскому "occhi». «Но сейчас же говорят – ГлаЗа!». «Еще неизвестно, что вы через двести лет говорить будете», – на этом исчерпала тему.

С другим итальянцем у меня состоялся разговор о Реджо-ди-Калабрия, ну и про песню, ясное дело. С Симоне мы просто пили Текилу Санрайз и хихикали. Педро-хост пообещал спеть перед тем, как уйти домой. Ключи у меня есть, приду сама.

В итоге концерт состоялся, нам аплодировали и снимали на телефоны, а еще мы спели «Очи черные», от души.