АЛЬВАРЕНГА ТО И ДЕЛО ЗАДАВАЛСЯ ВОПРОСОМ: А УЖ НЕ БЫЛО ЛИ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ ЖИЗНЕННЫМ УРОКОМ, ИСПЫТАНИЕМ, НИСПОСЛАННЫМ ЕМУ БОГОМ?
По всем мыслимым стандартам, он давно должен был умереть. Почему ему сохранили жизнь? Возможно, он избран для того, чтобы передать послание надежды тем, кто хочет свести счеты с жизнью. Это было единственное объяснение, приходившее ему в голову. Сальвадорец начал заучивать урок наизусть и повторял: «Не думай о смерти. Если думаешь, что умрешь, ты умрешь. Все устаканится, успокоится и утрясется. Не переставай надеяться. Оставайся спокоен». Эту самую мантру он безуспешно пытался вдолбить Кордобе. Теперь же воспользовался ею сам. «Что может быть хуже, чем оказаться одному в море? Вот что бы я сказал тем, кто задумывается о самоубийстве. Есть ли страдание нестерпимее?»Несмотря на позитивный настрой, Альваренга был изнурен. У него постоянно болела голова. Левое ухо воспалилось, и оттуда сочился густой белый гной. Из-за ужасной боли он мог жевать только на одной стороне. Горло также воспалилось: из уха инфекция перекинулась на лимфоузлы на шее и теперь терзала и их. Он едва мог глотать от боли. И тут Альваренга вспомнил о традиционном лечении, широко распространенном у него на родине, в Сальвадоре. Он помочился в ведро, набрал мочу в рот, прополоскал ее там, согревая жидкость. Потом выплюнул собственные выделения в ладонь, наклонил голову вправо и влил жидкость в больное ухо. Он повторил процедуру утром, днем и вечером. После шести прополаскиваний болезнь отступила. «В детстве меня так лечила мать, — объясняет Альваренга. — Дело в том, что моча прекрасно помогает при воспалении уха, вызыванном попавшей туда водой».
Зрение Альваренги тоже ухудшилось. Солнце слепило его. Куда бы он ни посмотрел, казалось, ему в глаза направили фонарик. Каждый вал и маленькая волна отражали свет и выстреливали бликами ему в лицо. Альваренга держал глаза плотно зажмуренными и жалел, что потерял солнечные очки. КОГДА НАХОДИШЬСЯ ОДИН В МОРЕ, ЦЕННОСТЬ ПРОСТЫХ ВЕЩЕЙ ВОЗРАСТАЕТ.
Простая коробка спичек разнообразила бы меню рыбака. Он поддерживал свое существование как охотник-собиратель, живя на подножном корму, а так у него был бы гурманский стол. Шляпа защитила бы его глаза и лицо от ожогов. А подушка! Чего бы он только ни отдал, чтобы опустить голову на что-нибудь мягкое. Водоросли, конечно, заменяли подушку, пока оттуда не начинали выползать всякие твари. Как-то раз Альваренга вытряхнул из уха краба и с тех пор не мог полностью расслабиться, зная, что подкладка под голову населена разными маленькими гадами, которые ползают, копошатся и жалятся, мешая спать.Средняя температура теперь была 32 °C, когда светило солнце, и 30 °C ночью. Влажность держалась на уровне 90 %, и Альваренга постоянно обливался потом. «Прямо как в духовке», — думал он, хоть родился и вырос в тропическом климате. В детстве, живя в Сальвадоре, он привык к среднегодовой температуре 24–25 °C. Но одно дело — жить в рыбацкой деревне, поросшей зеленью, где воздух лишь на короткое время нагревался до 32 °C, и совершенно другое — бесконечно жариться на солнцепеке, как кусок кожи, выложенный на просушку. Облегчение наступало, только когда небеса разверзались и проливали воду. Капли дождя замерзали на пути к земле, и мелкие льдинки ударялись о лодку. Альваренга собирал их и заталкивал в рот, где они спокойно себе таяли.
Чтобы не изжариться заживо, Альваренга не покидал кофр более чем на пятнадцать минут в день. Будучи не в состоянии вытянуться в тесном ящике в полный рост, он прислонял ноги к стенке — ужасно неудобное положение. В результате три позвонка сместились и защемили спинно-мозговой нерв, что вызывало жуткую боль. Низ спины ломило постоянно и временами так сильно, что Альваренга не мог ходить. И тогда он ползал по палубе лодки, обдирая колени и отчаянно пытаясь не прогибаться в пояснице.