Читаем 4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21 полностью

Зур стойко пытается держаться на ногах, но едва он делает шаг, как я понимаю, что сам он идти не может. Нога от ступни до середины голени — там, где она видна под краем закатанной штанины — выглядит плохо: распухшая и покрасневшая, она напоминает копченую колбасу из говяжьих потрохов. Я перекидываю руку Зура через свое плечо и веду его, хромого и избитого, в сторону общих бараков.

— Давно не виделись, Вепрь, — сквозь гримасу боли усмехается он и сильнее хватается за мое предплечье.

— Давненько, — скупо соглашаюсь я, делая шаг.

— Слухи о ваших приходят к нам редко. Было время, когда я думал, что ты сгинул — если не на Арене, то от болячки.

— Не сгинул, как видишь. Что у тебя с ногой?

— Был уверен, что ничего страшного: слегка распорол острым сучком. Но в последние дни ее раздуло, что твою дохлую черепаху. И воняет не лучше. Она, проклятая, меня и подвела в распилочном цеху: наступил неудачно, упал, сломал доски…

— За это Хорхе тебя порол?

— За это. Доски-то были из красного дерева, дьявол их побери. Каждая из них дороже, чем моя драная шкура.

Скрип моих зубов отчетливо раздается в тишине барака, куда я успел приволочь Зура.

— Да ты не кипятись, — успокаивает он меня и морщится, укладываясь животом на груду грязного тряпья в углу, что служит ему постелью. — Хорхе не слишком свирепствовал, отлежусь до вечера, завтра легче будет.

— Твою ногу смотрел лекарь?

— Лекарь? — он невесело хмыкает и тут же заходится в нехорошем, сдавленном кашле. — Стали бы господа возиться с какой-то царапиной. Мы тут все сами себе лекари.

— Оно и видно, — цежу я, чувствуя, как скулы сводит гневной судорогой. — Я попрошу госпожу, чтобы пригласила к тебе старика Гидо.

— Не суетись, Вепрь, — Зур дружески хлопает меня по запястью, когда я пытаюсь поправить под его взмокшей щекой подобие подушки. — Может, оно все и к лучшему.

— Что к лучшему? — не понимаю я.

Лицо Зура неуловимо меняется, в темных глазах гаснет жизненный огонь, углы губ устало обвисают.

— Нет больше сил терпеть это все.

— Что — все?

— Жизнь эту скотскую. Да разве это жизнь, Вепрь? Каждый день одно и то же. С рассветом на работу, перед глазами одни только бревна и доски, до заката глотаешь древесную пыль, после валишься полумертвый на постель и мечтаешь сдохнуть во сне. А нога… может, с ее помощью боги решили даровать мне избавление.

— Какое избавление? — как попугай, переспрашиваю я и трогаю его лоб. — Эй, да у тебя лихорадка, ты бредишь? Погоди, я разыщу кого-нибудь из рабынь, чтобы послали за лекарем…

— Лекарь… — Он вновь надсадно закашливается и вытирает лицо краем дырявого тюфяка. Я замечаю, что его глаза воспалены, в основании ресниц кое-где заметны белые точки гноя. Такого не было, когда мы виделись с ним в последний раз. Похоже, въедливая древесная пыль и впрямь доконала его. — Ты видел мою ногу, а? Если придет лекарь, то, как пить дать, отхватит ее по самое колено. Тогда на лесопилку мне путь заказан. Если оклемаюсь — меня наверняка продадут за бесценок на галеры. А на галерах, сам знаешь, долго не живут, тем паче калеки. Если же ногу не трогать… Как знать, может быть, все закончится через пару-тройку дней, и мне позволят сдохнуть в одиночестве в этой самой постели.

Он облизывает сухие, потрескавшиеся губы, и я оглядываюсь в поисках какого-нибудь питья. Не найдя ничего подходящего, беру треснувшую глиняную миску и выхожу наружу, зачерпываю из высокой бочки теплой воды, отдающей гнилой древесиной, и возвращаюсь в приглушенный сумрак барака. Зур жадно, захлебываясь, пьет, а затем устало закрывает глаза. Я отрываю от края своей рубахи полоску ткани и, намочив в остатках воды, осторожно вытираю подсыхающую кровь с его плеч и спины.

— Не умирай, Зур, — вырывается у меня беспомощное. — Потерпи еще немного. Быть может, скоро все изменится, для нас всех…

Он все еще лежит, закрыв глаза, но его побледневшие губы горько подрагивают.

— Ничего не изменится, Вепрь. Ничего. Все мы сгинем, рано или поздно. У рабов не бывает иной доли.

Кулаки сами собой стискивают мокрую окровавленную тряпку. Ну уж нет, перемены теперь близки, как никогда…

За обеденным столом все расселись на привычных местах: я рядом с Диего, напротив нас Изабель в окружении внуков: по левую руку от нее на высоком стуле сидит Габи, по правую на таком же высоком стуле — малыш Сандро. Габи в свои три года и три месяца управляется со столовым прибором как настоящая маленькая леди, а Сандро еще не столь сноровист и грациозен: на белоснежную скатерть вокруг тарелки то и дело вываливались кусочки еды, немедленно исчезая в ловких руках рабыни-прислужницы. Сандро, пыхтя от натуги, некоторое время пытался справиться с ножкой куропатки, но в конце концов упрямо свел брови, бросил нож и вилку и ухватился за зловредную ножку рукой.

Зоркая Изабель не преминула пресечь подобное несоблюдение столового этикета.

— Алессандро, — слегка нахмурившись, произнесла она. — Помни, что ты наследник благородного рода, поэтому будь добр, веди себя как подобает воспитанному дону. Ты ведь не животное и не раб, чтобы есть руками.

Перейти на страницу:

Похожие книги