— Ма-ам! — гневно воскликнул Сандро, отпихнув бабушкину руку помощи и в поисках поддержки уставившись на меня.
Я могла только сочувственно вздохнуть. Изабель твердо задалась целью воспитать из Сандро очередного сенатора, и ничто не могло помешать ей сбиться с этого непростого, но праведного пути.
— Бабушка хочет тебе добра, милый, — мягко сказала я.
Возмущенный моим предательством Сандро в ответ гневно раздул ноздри. Может быть, темными волосами, бровями и глазами он слегка напоминал чистокровного южанина Диего, но упрямство и мимика с потрохами выдавали в нем маленькую копию Джая.
— Мамочка, а донна Лаура сегодня приедет? — подала голос Габи, словно почувствовала, что не помешает отвлечь всеобщее внимание от незадачливого брата.
— Не знаю, — честно ответила я. — Сегодня мы не планировали встречаться. Но ты правда хочешь увидеть донну Лауру, а не Бенито?
— Бенито! — смешно фыркнула Габи, заставив всех улыбнуться. — Его не хочу, он вредный, все время щиплется и портит прически моим куклам. А донна Лаура — красивая! У нее такие платья… Мам, а ты почему все время носишь черное?
Невинный детский вопрос поставил меня в тупик, и я глупо открыла рот, не зная, что ответить. Никто в этом доме не поощрял моего длительного траура: жизнелюбивые южане не умели долго пребывать в унынии. А уж тем паче траура по недоношенному младенцу, которого никто и за человека не хотел признавать. Мне не позволили даже написать на надгробии имя бедняжки Максимилиана, считая это моей очередной блажью. Для них мой ребенок никогда не существовал в мире живых…
— И правда, Вельдана, — поддержал дочь Диего. — Не пора ли тебе снять траур и начать появляться в свете? Мы могли бы сходить на прием, в театр, ну или на Арену. Я устал отвечать на вопросы о твоем здоровье. Скоро меня начнут подозревать в том, что я прячу тебя от людей или вовсе стал вдовцом.
Я тяжело вздохнула. Да, все приличествующие сроки для оплакивания умершего ребенка вышли, но я с трудом представляла себе, как снова начну появляться на людях, развлекаться, улыбаться…
— Я подумаю об этом, — ответила я сухо. — Пока что мне хватает прогулок на набережной.
— А вот как раз с прогулками стоило бы повременить, — помрачнел Диего. — Сегодня в Сенате обсуждали очередное тревожное происшествие: ночью часть бойцовых рабов дона Ледесмы устроили бунт и вырвались на свободу. Некоторых уже изловили и распяли на придорожных крестах, но иные еще разгуливают по Кастаделле с оружием в руках. А ведь только на прошлой неделе муниципалитет пытался изловить шайку разбойников, подкарауливавших благородных людей по вечерам на выходе из таверн… Город в последние годы будто подменили, что стало с людьми?..
Мне на ум пришло сравнение с крышкой, которую срывает с котла паром от булькающего варева. Я знала и от Джая, и от Диего, что в Кастаделле становится неспокойно. Недовольные своим угнетенным состоянием рабы, особенно бойцовые, все чаще устраивали групповые бунты, с разной успешностью подавляемые господами. Когда у нас с Джаем заходил об этом разговор, он странным образом замыкался, и мне порою казалось, что во всех этих вспышках рабского сопротивления он почему-то винит себя… Хотя я знала: дай ему волю, и он взвалит всю вину мира на свои плечи. Но какое, скажите на милость, отношение он мог иметь к вспыхнувшему пожару на корабельной верфи? Пожар, к слову, сумели быстро потушить, и он не принес дону Дельгадо ощутимого ущерба, но после поднявшейся суматохи он недосчитался двух десятков рабов-строителей. Списки беглых рабов все пополнялись. И разве Джай повинен в том, что свободные бедняки голодают? Изнуренные и доведенные до отчаяния стихийными бедствиями и прошлогодним мором, лишенные доходов несчастные люди тоже не оставались в долгу у господ: собирались в разрозненные банды, прятались у дорог на въездах в город, нападали на торговцев и грабили чужеземцев, прибывающих в порт…
— Тебе не кажется, что люди просто возмущены своим бедственным положением? — не удержалась я от укора.
— Любому возмущению должны быть разумные пределы. Но рабы, эти ленивые и подлые твари, наглеют с каждым днем. На днях Дону Ледесме пришлось публично четвертовать добрую дюжину обезумевших рабов — где это видано, чтобы столько тварей разом отказывались повиноваться?
Меня передернуло при этих словах. Я понимала, отчего могли взбунтоваться рабы Ледесмы: полтора года назад он все-таки добился взаимности от Эстеллы ди Гальвез и женился на ней. А уж она, как никто иной, обходилась с рабами крайне жестоко: я собственными глазами видела уродливые отметины на коже Джая. Но разве объяснишь это Диего?
Я украдкой посмотрела на Габи: та, замерев и приоткрыв рот, внимательно слушала наш недетский разговор.
— Вполне естественно, что люди не желают терпеть издевательств.
— Ах, ну конечно, как я мог забыть, что ты, словно монастырская настоятельница, готова принять под свое крыло и обласкать всякую злобную тварь, показавшую зубы! — раздраженно отложил вилку Диего.