5/4 накануне тишины

Он подошёл к реанимационной кровати и стал ждать, когда Любовь снова откроет глаза. Однако невзрослое тело жены, укутанное казённым сиротским одеялом, было спокойно,

а обнажённые раскинутые руки — недвижны.

Прозрачные мягкие трубки несли в себе — и насильственно, мягко, безостановочно вливали жизнь в её вены сквозь металлические жала, точно вонзённые в бледные локтевые впадины. И всё было здесь, как неделю назад, как две недели назад, только…

Только Цахилганову не нравилось, что теперь зануда Барыбин повязывает безвольную Любовь белым бязевым платком с больничным расплывчатым штемпелем «РО» на виске

— реаниматор считал, будто малейший сквозняк для неё сейчас очень опасен.

И Любовь лежала, как молодая спящая старушка,

совсем не понимая того.

Всё это время у него язык не поворачивался — задать ей один дурацкий, нелепый вопрос: «Степанида — она ведь… от меня?»

Он бы потом просил прощенья, на коленях бы стоял и вымаливал его. Да, говорил бы, что он — последняя дрянь и мразь, если спросил такое — и у кого? У неё!

Но…

44

— Люба, — без надежды позвал он жену из её забытья. — Люба!..

И смолк, вдруг вспомнив крошечную, будто просяное зерно, родинку — под мизинцем, на правой её ноге. Щемяще трогательную родинку, про которую когда-то не знала даже она сама. И про которую он сам потом не вспоминал десятилетия.

Надо же, не вспоминал никогда, и вот что-то сильно вспыхнуло там, вверху, и осветило давнее. Вспыхнуло — словно клюнуло лучом в макушку…

Он ушёл смотреть в стекло снова.

Вечный ветер летел над степью, как летал он над нею веками. И в равнодушном его полёте, посвистывающем, шелестящем, подвывающем, многоэтажное кирпичное зданье

— в — котором — жизнь — боролась — со — смертью — а — смерть — с — жизнью —

было только временным серым коробком на его пути.

Временные люди строят что-то временами там и сям. Строят что-то временное — и вечно относятся к построенному как к вечному.

Строят на земле — чтобы продлевать в кирпичных коробках своё существованье на земле. Всё равно — временное,

— ууууу — ууууу — ууууу…

Пространство выло и выло за окном голосом бессмертного Дулы Патрикеича —

вечного,

как сама идея лагерного порядка…

— Что? Тоскливо тебе, Патрикеич?

— Так оно ж… Кругом шешнадцать не бывает.

45

Цахилганов сел на больничный подоконник, спиною к стеклу и ветру. Странно, имеющий возможность купить всю эту больницу с потрохами, именно здесь-то со своими дурными деньгами он оказался совершенно бесправным. А рыхлый, белобрысый друг его Мишка Барыбин, который ужинает всё больше булочкой с чаем и расхаживает по этажу в дырявом белом халате, ржаво прожжённым йодом до дыр, командует теперь самим Цахилгановым!

И распоряжается его, цахилгановскими, действиями.

И не разрешает перевезти Любу в Москву.

А тут ещё всё время шляются какие-то геодезисты…

— Вчера, Любочка, сюда приходили геодезисты, — вспомнил он и чуть-чуть посмеялся, думая в то же самое время с бесконечной теплотой про крошечную её родинку. — Геодезисты со своими обшарпанными, ещё советскими, приборами… Представляешь, здесь, где ты лежишь, находится теперь географический центр Евразии…

— Правда, занятно? — говорил он ей, как маленькой. — Вот: мы с тобой жили-поживали,

— реаниматор — запретил — ему — разговаривать — с — Любовью —

а происходили в это время, оказывается, какие-то сдвиги земной коры… Какие-то мощные тектонические процессы,

— да — обнищавший — до — неприличия — врач — Мишка — Барыбин — запрещал — ему — Цахилганову — разговаривать — здесь — с — собственной — женой —

вообрази только!..Помнишь? Раньше этот центр находился в Раздолинке, у Патрикеича. В недрах Карлага, в центральной конторе ОГПУ,

— намеренно — случайно —

а потом всё вдруг перемеряли. И сорок последних лет считалось, что центр — в самой середине Карагана, в зоопарке. Там, где была клетка со слоном. Ты же помнишь слона Батыра?.. А теперь центр — не там. А здесь.

Прямо вот здесь,

в палате…

46

И здесь, в географическом центре Евразии —

в самом чёрном её и проклятом многократно городе,

жила ещё Любовь —

умирала Любовь, умирала.

Но — нельзя, не надо об этом, во что бы то ни стало — не надо. Потому что думать об этом — значит, умирать вместе с ней, а думать о другом — значит, жить

— жить — хотя — бы — в — одиночку — кое-как — пусть — без — неё — но — жить — остатками — животной — грубой — жизни —

…в реанимации.

Жаль, что вечной жизни не придумал никто. Никто до него. Но!..