Читаем 5/4 накануне тишины полностью

Дышать в узком пространстве было нечем, и локти принялись болеть почти сразу. Не преодолев и половины лаза, Цахилганов забылся на краткий миг. Однако вскоре содрогнулся,

— перед — ним — расплывалось — в — инфернальной — торжествующей — улыбке — толстое — лицо — Берии — и — Рыжая — голова — чудища — раскачивалась — рядом.

Он вновь стал подтягивать больное туловище рывками — его и не его. Простора, чтобы развести локти как следует, не хватало. Уставая, Цахилганов ложился на спину,

— сохраняя — ужасную — физическую — способность — всё — ощущать!

Чёрная, километровая толща земли нависала над ним, готовая опуститься

в любой миг.


599

В тесной норе перед мысленным взором Цахилганова появлялся покойный Чак, чистый и весёлый, совсем ещё щенок. Тогда пространство расширялось само собою.

Чак махал хвостом и собирался бежать куда-то. Чак звал его за собой — на утренний луг. На цветущий жёлтый луг в солнечных сияющих одуванчиках! Там, далеко, стояла юная Любовь в ситцевом платье.

Она смущённо смеялась на вольной воле, прижимая к ногам лёгкий подол, взлетающий от сильного ветра, и ждала их — Цахилганова и щенка.

— Люба, ты босая… Роса. Холодная… — говорил Цахилганов — и приходил в себя.

— Ты ни в чём не виновата передо мной, милая, — прощал он ей всё, без остатка. — Ты правильно поступила. Живи, чистая, хорошая. Я хочу, чтобы жила — ты…

— Мне полагалось препятствие, Люба, — медленно понимал он себя. — Полагалось испытанье… отцовской любви,

она должна быть выше соображений, кто от кого рождён, гораздо выше,

и я… сдался. Я ведь всего лишь человек, Люба… Но, может быть, я ещё успею, и помогу нашей —

нашей? —

нашей Степаниде не стать убийцей. Только сейчас… мне надо вздремнуть самую малость… Куда ты уходишь? Постой, Люба… Я уже вижу край металлической двери с красным рычагом вместо ручки. Мне осталось совсем немного,

— лишь — дотянуться —

но я… устал.

Я надорвался,

— дорвался — прорвался — к — цели — но…


600

Как вдруг в сознании прозвучал едва слышный, с трудом доходящий из недр земли, окрик великого множества голосов. Они звучали вразнобой — мужские, женские, громкие, слабые, переходящие в шёпот:

— Вспомни… О всех, кто давно смотрит с того света на всякого живущего!.. Вспомни о видящих тебя… Иначе все наши жертвы

— жертвы — жертвы — жертвы — не — возопиют —

не завершатся…

Не завершатся никогда…

И кто-то ещё, незнакомый, говорил, подсказывал ему из прошлых веков: потерять всё — не потерять ничего, потерять дух — потерять всё. И повторял, повторял настойчиво то же самое…

Потерять дух — потерять всё…

— Я… двигаюсь, — успокаивал он стихающие, угасающие те голоса. — Двигаюсь я, собратья,

— собрать — я — все — я — необходимо — собрать — нам — да — да…

Цахилганову показалось, что он каким-то образом сумел подняться с колен и выпрямиться. В тот миг за ним бесшумно опустилась полупрозрачная толстая стена. И такая же была перед ним. Призрачный странный свет заливал кабину. Слабое отраженье стекла возвращало ему чей-то страшный облик

— неужто — его — собственный —

человек в изодранной мокрой фуфайке держал над чёрным своим лицом пучок света и покачивался, будто пьяный.

— Внешний! — узнал в нём себя Цахилганов. — Ты, чуть не бросивший меня, проделал этот путь за меня?!. За меня — и вместе со мной?! Где ты потерял сапоги? На тебе же только продранные портянки…

И тот, измученный Цахилганов — отражённый, Внешний — сокрушённо промолчал о том, что уже знал Цахилганов: «Своё дитя любить — дело не хитрое. А возлюбить всё вокруг, как своё, тут душу надо иметь… хорошую. Надмирную —

сильную, сильную душу надо иметь…»


601

Далее случилось нечто непонятное —

Внешний Цахилганов словно шагнул к нему навстречу — и —

пропал,

— совпал — с — ним — самим.

Тонкий, плавающий вой сирены разнёсся по подземелью. И три стены ушли в потолок. На одном из металлических кубов синела кнопка самоликвидации лаборатории прошлого,

— пусть — не — достанется — никому — наше — страшное — советское — мощное — прошлое — но — никому — значит — и — не — нам?!.

В глубине, на дальней стене, прямо перед ним, белел старый гипсовый герб СССР,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза
Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза