— Выпустите меня!.. Господи! Господи, смилуйся надо мной: не возлагай избыванья грехов моих на детей моих, на всю ветвь мою. Я сама исстрадаю всё, Господи! Пожалей их — не возлагай… Не мешайте мне!!! Ы-ы-ы! Пустите! Дай-те ис-стра-дать! Самой! Чтоб — не они, не дети мои… Люди! Простите меня! Простите хоть вы меня!!! Ради детей своих прошу, ради внучиков…
И, тонко подвывая, билась она, пойманная, в проворных руках сестёр и санитарок. Спасительно больная, старуха никак не могла вырваться на нужную ей, запредельно вольную волю страдания,
— Лишают искупления, глупые, глупые!!! — откатывалась, удалялась по коридору старушечья жгучая обида в обратном направлении. — Лекарствами — лишают меня: обезболивают всё неправедное — всю-то мою жизнь греховную обезболивают, бессердечные…Господи, смилуйся надо мной! Не возлагай Ты на детей моих… избыванья грехов моих!!! Лучше — я! Исстрадаю! Сама! Пожалей Ты их… Ы-ы-ы-ы… Дайте же избыть… Изверги! Да пожалейте же вы меня хоть разок…
— Бабушка! Будете безобразничать, милицию позовём! Ишь, раздрыгалась. Неугомонная…
— Нет! Это не бабушка, а хулиган! Какой-то.
Цахилганов снисходительно усмехнулся: а грехов-то там — небось, кот наплакал. Ну, разок изменила — нечаянно, по глупому стечению неприятных для себя, насильственных обстоятельств, да разок щепотку чая на общей кухне без спроса взяла,
ещё в ранней молодости, и всё на том…
Однако этот повторяющийся время от времени крик старухи что-то неудобно менял всякий раз в пространстве — словно с трудом, со скрипом
проворачивались в нём
некие давно проржавевшие оси,
А поглядим-ка для начала, что на нас сброшено! Мы ведь тоже не без наследия на свет появились… Ну-с, чем же отяготил судьбу своих потомков отец его, Константин Константиныч Цахилганов,
за бесконечно долгую свою службу,
поздно, очень поздно ставший отцом —
плотный человек с блестящим, слегка облетевшим, лбом
и тусклым победитовым взглядом?
Потом уж, потом прикинем, много ли непотребного натворил в жизни он сам, душка Андрей Константиныч. Что натворил хорошего для себя,
а значит — плохого для других…
Избывать Степаниде —
что???
Да. Теперь он с трудом припоминал многое —
Будто слежавшаяся душевная пыль поднималась в нём. И неприятный ветер мёл и взвихривал воспоминанья всё стремительней.
Но когда утихали вспышки на Солнце,
былое оставляло его в покое.
И слова, которые произносились в палате,
переставали дробиться, рассыпаться, раскатываться,
будто порвавшиеся бусы…
Тогда успокоившееся пространство снова устанавливало свои границы, делая невидимыми тех, кого не было в палате. И речи отсутствующих истаивали,
исчезали совсем…
К концу дня ослабнет магнитная буря. По сообщеньям — ослабнет. Совсем ненадолго. Тогда видимая суть снова возобладает над невидимой,
как всегда.
А пока… шумит в ушах воспоминанье о сухой, летучей пыли Карагана. О прошлой. О предстоящей. Скучно!
Смертельно скучно она шумит в памяти.
Сухая, летучая, чёрная пыль Карагана взлетала после нескольких дней весенней жары и носилась из края в край уже до самых осенних дождей.
— …Ободрана тысячелетняя пустынная степь, дикая степь, годная только для летних пастбищ, отсюда и пыльные бури, — забормотал Цахилганов Внешний, как бормочет усталый человек, впавший в глубокую дрёму. — Она ободрана десятками тысяч замученных крестьян, священников, учёных, проложивших здесь, в лютом безлюдье, под конвоем, железные дороги… вспахавших поля, вырывших каналы и шахты. Шахты, уходящие в чрево земли, в недра — недра…
«Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих недр не отступи…»