В который раз она вставала, тщетно тянула тяжёлого Цахилганова за собой, и отплясывала одна — ах, как отплясывала! — рок-н-ролл перед ним, унылым и пожилым.
А она зазывно вертела бесстыжими до желтизны, козьими молодыми глазами, сильно и свободно дышала, вдохновенно махала ступнями перед его лицом —
такими шёлковыми ступнями
с тонким тёмно-розовым швом
от большого пальца к пятке…
— Господинчик! Не угостите ли стаканчиком оранжада? — весело кричала Горюнова своим хрипло спелым, красным, липким голосом: — А, господинчик? Ваша мадамка устала сегодня читать лекции. И вообще — студенты её портят… Они все такие развязные! Жуть во мраке! Их сленг ужасен. Ваша мадамка нахватывается там разных вульгарных словечек… Не угостите ли вашу весёлую, хорошенькую мадамку,
на ночь глядя?
А туфли её стояли рядом —
Стояли три дня тому назад…
Но три дня назад Цахилганов скучно пил красное вино из литровой замысловатой, впрочем — беспородной, бутыли, прихваченной в магазине походя за горло,
пил уже только сам,
и тосковал всё больше,
и не желал впускать Горюнову в своё прошлое,
как она туда не ломилась
и как она ни старалась выдать себя за совсем, совсем свою — в доску, дабы туда, в его прошлое, прошмыгнуть — и припасть к его жизни, будто розовая нежная пиявочка, и уже не отлепляться никогда.
Для женщин мало владеть настоящим. Владеть настоящим — для них — ничто. Они покушаются непременно — на будущее,
И вот она весь вечер искажает его прошлое своими представленьями о его прошлом —
недозрелыми, вульгарно-развязными
представленьями,
нарочно грубо и сильно теребящими его нервы.
Её же настоящее казалось ему не настоящим, а фальшивым —
три дня назад.
Ох-хо-хо! Будто хорошо темперированный рояль, Цахилганов намеревался на досуге, всю жизнь, вести изысканные, замысловатые, шаловливые, лёгкие диалоги — с трубой, с арфой, с виолончелью.
Но ведь не с магазинной же сигнализацией? Правильно?.. Для того, чтобы подыгрывать магазинной сигнализации,
нужно было становиться поочерёдно
автомобильным клаксоном,
ухающим, шуршащим, зевающим мусоропроводом,
скрипящей, грязной тележкой пьяного грузчика —
вот как можно было играть с Горюновой на пару
Бедная, глупая, оголтелая, безликая Горюнова!
Это — пора её личной женской свободы в свободной, но уже безликой стране,