Читаем 5/4 накануне тишины полностью

— Тогда уж вся история страны Советов — духовный тяжелейший подвиг! — назидательно пояснил он Внешнему, как недоумку — как выпускнику специнтерната для детей с задержками умственного развития. — Это советские люди поневоле учились быть свободными от свободы!..

И ведь — становились!..

Что ж, то была страна святых?

— То была страна святых… — то ли кто-то сказал, то ли кто-то спросил. — То была страна святых…

Эхо плавало в реанимационной палате, как отделившееся от человека и независимое пониманье. И Цахилганову это звучанье не нравилось. Потому что… любить пониманье человеку, любящему удовольствия, вообще-то — неудобно, и невыгодно, и обременительно: нецелесообразно, да!

Хотя — и — тянет — иногда — прикоснуться — к — нему — к — пониманью — так — не — совсем — всерьёз — и — ненадолго — чтоб — не — затянуло…


144

К счастью, ему вовремя обрыдло созерцание вечных истин. Он изрядно переутомился, заигравшись с высшими смыслами. И теперь душа его требовала совершенно противоположного.

Оглянувшись на жену и вздохнув,

— Барыбин — не — позволял — ему — кормить — Любу — не — думает — ли — реаниматор — что — всё — к — чему — прикасается — Цахилганов — оказывается — пропитанным — духовным — стрихнином —

он достал из тумбочки сразу два горячих бутерброда в скрипучей фольге: один с телятиной в листке салата, другой — с жирным сыром, осыпанным тмином. А коробку с фаршированным черносливом, повертев, пока отложил.

Что ж, этот частный, турецкий, ресторан в Карагане,

на бульваре Коммунизма,

не так уж плох…

Вон какие сливочные чалмы навертели приезжие азиаты на пирожных,

заботливо усадив каждое в небольшой, но глубокий, прозрачный зиндан.


145

Он дежурит у постели больной жены без телевизора — вытеснителя собственных мыслей… Потому что, как сообщил реаниматор Барыбин, через экраны

земные силы злобы

ведут информационный обстрел,

угнетая доверчивые души до бесчувственности.

Так тлетворный Запад убивает в нас остатки животворного византийства — остатки нашей живой жизни;

единственно живой на земле, то есть!..

Уж лучше бы изрёк что-нибудь про смертельный вред от свободных радикалов, право.

— Защитные силы её организма не работают, — с хмурой важностью говорил Мишка про Любовь, лежащую без движения. — Впускать в палату дикие образы, анилиновые ядовитые краски, устраивать здесь разгул безобразия и пошлости — не позволю; они меняют жизненный состав пространства и делают его не пригодным для здоровья, старик…

Как — будто — Любовь — воспринимала — цвет — и — звук — в — своём — пребыванье — меж — небом — и — землёй — меж — смертью — и — жизнью.

Маленький переносной ящик, установленный было Цахилгановым на тумбочке, Барыбин схватил за рожки антенн — и отдал санитарке почти торжественно:

— Мария! Убери отсюда око ада! В морг отнеси — эту радость обезьянолюдей. Поставь перед санитаром Циклопом!

Тому уж ничто не вредно.


146

…Надо же! Сивый, как ватрушка, покладистый увалень Барыбин вдруг стал решительным распорядителем цахилгановского проживанья.

В — каждом — рабе — мирно — посапывает — диктатор — но — распоясывается — как — сволочь — стоит — только — тебе — ослабнуть — быстро — же — они — перевоплощаются — рабы — смиренники — в — свою — полную — противоположность.

— Мария! Принесите телевизор из прозекторской!.. Барыбин разрешил, — сердито солгал Цахилганов, высунувшись в коридор.

Мария на сестринском посту сидела за столом, будто алебастровый монумент. И ужаль её пчела, не пошевелилась бы ни за что,

ибо думала некую думу, возможно не одну.

— Срочно! — прикрикнул на неё Цахилганов с порога. — Дождётесь вы у меня, что я вас тут всех рассобачу. В пух и прах!

Прах — пыль — пыль — прах — смерть…

Спохватившись, он оглянулся. Любовь же была спокойна. И так безмятежна,

словно видела ангелов в своём пограничье,

или цветущий луг…


147

— Извини меня. Ладно? — торопливо сказал жене Цахилганов, подсев к тумбочке и принимаясь за еду. — Любочка, я такой проглот, что всё это умну сей же час. Пока не остыло. Прости.

Барыбин, уж точно, при ней есть не стал бы,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза
Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза