Но времена теперь изменились окончательно. И три четверти России скоро будут молчать, как этот крепыш Виктор,
и делать, при полной свободе слова,
что им положено —
для своих богатых господ.
А этот понял и смирился. Виктор, с позволения сказать. После Чечни. И после двух лет безработицы при больной матери.
…Вот только произнёс он однажды, за спиной Цахилганова, в тёмном и узком переулке, что-то совсем невнятное, непонятное, неприятное — этот его молчаливый, вымуштрованный шофёр —
Цахилганов невольно простонал: ну и жизнь! Спереди холодно глядит тебе в лобешник меткая красотка Степанида — а сзади вечно шествует за тобою
бывший военный, униженный ныне:
коренастый мотострелок…
В палате уже пахло ресторанной снедью. Но в кармане у шофёра зазвонила сотка — его, цахилгановская.
Любовь с досадой шевелила губами, словно сгоняя с них что-то ползающее, мелкое, досаждающее…
Цахилганов поднёс всё же серебряную рыбку телефона к уху,
Однако это — уф! — только Макаренко. Заместитель Цахилганова по фирме «Чак», принялся нудно жаловаться на налоговую инспекцию Карагана.
— Предлагал? — перебил его Цахилганов, поглядывая в потолок.
— Не берёт, — ответил Макаренко про начальника налоговиков.
— Как?!. Уже и столько не берёт?.. Значит, оборзел. Ну, ладно. Фирма «Чак–2» у нас теперь оформлена. Переводи себя немедленно на «Чак». Вместо меня. Ты покупаешь — я продаю. А потом пойдёшь под банкротство. С долгами по налогам. Как договаривались.
— Понял. Замётано, — сказал Макаренко бесцветно — слишком, слишком бесцветно. — Сейчас займёмся. Только вот с вашей подписью — как?
— Возьмёшь пустые, подписанные мной, бланки и листы у Даши. Она знает, где. Всё.
Он отключил сотовый и проговорил без улыбки:
— Шёлковые веснушки, снушки, ушки… Ну, ты иди, иди. Свободен! Ты… хм…
Но телефон, под недоумённым взглядом Виктора, Цахилганов всё же оставил у себя — спрятал в тумбочку, вопреки запрету.
Проводив шофёра, он улёгся на кушетку
с удовольствием.
У этой Даши на плечах и на спине рассыпаны шёлковые нежные веснушки. Хорошо, что Даша не загорает,
…А ловко всё же он вернулся из надземных — и подземных! — воображаемых сфер в реальность! Ловко, быстро, играючи…
Как виртуозный ныряльщик — без брызг.
Женщина в конфетти. В шелковистых рыжих конфетти… Офисная спасительная блудница,
безотказная скорая
помощь, осыпанная пылью золотистой,
будто авантюрин…
И вот уже не метёт, не поднимается в сознании, и не пугает никого чёрная лагерная пыль Карагана,
Цахилганов заулыбался, ворочаясь на кушетке,
узкой, как вагонная полка,
а вовсе не как днище гроба,
и ему было приятно вспоминать про рыжий дождь на женском вяловато-податливом теле —
на тёплом, приятном теле,
не излучающем ни огня, ни света,
Золотая россыпь, осыпь, сыпь… на тестяном добротном, качественном теле,
которое можно мять, мять, мять —
Ещё ему было приятно отмечать, что Макаренко и Даша недолюбливают друг друга. Отчего? Да просто Цахилганов всё чаще брал с собой на переговоры именно Дашу, а не его, плешивого экономиста.
И она — сидела: с бесстрастным видом.
Глядела в пространство,
будто снулая,
слегка косая,
бледная крапчатая рыба.