Читаем 5/4 накануне тишины полностью

Жёсткие нынче времена —

и жёсткие потому протесты,

тесты на совместимость идеалов с реальностью проходит каждый взрослеющий.

Вскоре Цахилганов продрог у стемневшего окна. Он включил свет в палате и, должно быть, напрасно.

— …Птица! — проговорила Любовь.

— Помоги, — слабо просила жена. — Ты видишь, она налетает. Зачем ты впустил её в наш дом?.. Она налетает всё время. Она извела меня.

Мучительная судорога пробежала по её лицу.

— Она! — металась Любовь под ржавым полукругом

над головой. — Клюв… Ужасный… Больно!.. Невозможно…

— Тише, — испугался Цахилганов, склоняясь над нею. — Любочка, птицы нет! Вот так, молодец… Теперь ты слышишь меня? Скажи, скажи: почему ты не лечилась? Ты стараешься умереть, Люба, чтобы наказать меня?

Но, всплеснув руками, Любовь успокоилась вдруг.


220

Он посидел возле неё молча, кивая тому, о чём подумал только что.

— …Это неправильно, Люба, — укорил её он. — Ты же сама врач. Два года ты знала свой диагноз и молчала! Сама делала анализы в лаборатории и никому их не показывала! Что за странная месть мне, Люба?!. А теперь ты уходишь. Специально, назло мне, уходишь!.. То, что ты сделала — это са-мо-убийство,

— убийство — согласно — отозвалось — пространство.

Любовь подняла плечо — и уронила снова. Цахилганов схватил её руку. Он поцеловал пальцы, принюхиваясь и разглядывая их близко. Они были истончённые, вялые и не чувствовали его губ —

её руки пахли только лекарством, утратив живые телесные запахи.

— …Лучше бы ты простила меня и жила. Зачем ты так, Люба?! Ну, опомнись, пока не поздно! Тебе просто надо захотеть жить, и всё!

— Зачем, — спросила Любовь бесцветно, — ты впустил её к нам, в дом?

— Нет, зачем ты!.. Зачем — ты! — стараешься! — умереть? — разгневанно прокричал ей Цахилганов.

Он ждал ответа. Но Любовь, в своём белом платке, немного сбившимся у подбородка, не отвечала ему.

— Они — суки! — пояснил Цахилганов с горечью. — Ты принимала всё слишком близко к сердцу.

— Птица… — произносила она без голоса. — Больно…

— Они были только суки! — твердил Цахилганов. — А ты — одна. Ты моя, ничья больше. Как же можно так не прощать, Любочка? Это жестоко…

Кажется, он плакал:

— А Ботвич… Я не вижу её давным-давно, Люба, эту сволочь!.. И при чём тут птица?!!

Цахилганов резко отёр глаза.

— Не надо было! — слабо взмахнула рукою Любовь. — Не надо… Не надо…


221

Ох-хо-хо, а ведь кем была эта Ботвич до него?

Заморыш с дурной кожей. Мать-одиночка из страшного Копай-города — воровской окраины Карагана, где селилась в старых мазанках и шла работать в шахты безродная шпана, освобождающаяся из зон.

Лишь три улицы там были застроены многоэтажками… Дочь странного краеведа-неудачника, похожего на тайного, нелюдимого жреца, для которого и квартиры-то в центре Карагана не нашлось. Всю жизнь издававшего свои сомнительные труды на дрянной казённой жёлтой бумаге…

Он, тихий человек с жёлтой лысиной

и убегающим в сторону взглядом,

собирал материалы по судьбам тех,

кто погибал здесь.

Но искажал почему-то эти данные

упорно — и неизбежно,

год за годом…

Все читающие только смеялись над ним, никак не оценивая его кропотливых, искривляющих действительность, трудов. Однако добросовестных краеведов в Карагане не находилось, и потому лживые труды его где-то подшивались, хранились и жили —

на всякий случай, для отчётности.

И в мире этих искажений, в скромной трёхкомнатной отцовской квартире, жила тогда она —

Ботвич, с весьма ранним, случайным, ребёнком, лишь по счастливой случайности — образованная,

— с — глазами — крапчатыми — расширенными — не — улыбающимися — никому — никогда —

и это он, Цахилганов, сделал из неё первую,

высшую бабу в городе!


222

Он приучил её ходить к косметологу,

— и кожа её стала сиять, как дорогой фарфор!

Он запретил носить юбки с разрезами по бокам, что ужасно ей не шло: при кривизне её ног разрез должен быть спереди! Спереди! И только тогда эта кривизна становится пикантной…

У всех женщин кривые ноги, вздохнул Цахилганов, но по-разному. И мало кто умеет создать иллюзию их прямизны… Отчего так стоят древнегреческие и древнеримские богини-статуи, прикрывая колено коленом?

Совсем — как — земные — женщины — они — каменные — скрывают — природную — кривизну — ног — изяществом — позы — эти — слепошарые — кокетки — с — белыми — отвесными — носами.

Все думают, что блистательная Ботвич, щеголяющая на высоких приёмах в купленных им бриллиантах, бросила его ради Соловейчика…

Светская…

Не умевшая когда-то пользоваться ножом и вилкой одновременно.

Блистательная…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза
Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза