50/50. Опыт словаря нового мышления

Событие. Самый короткий календарь у восстания солдат столичного гарнизона и рабочих Петрограда, в ходе которого власть перешла к большевикам. Пролог - свержение монархии. Стихийный порыв в считанные дни совершил то, на что революционной Франции потребовалось свыше трех лет. Правда, у России был позади 1905 год. Но правда и то, что Россия была менее готова к республиканской жизни, чем Франция Конвента - страна, в которой уже «народилась новая нация» (П. Кропоткин). Не будет парадоксом, если мы скажем: опережая Мир, Россия опередила себя. Она устремилась к всепроникающему равенству, не успев превратить только что обретенную свободу в конституционный правовой строй. Она заявила себя демиургом вселенского освобождения, будучи еще далекой от завершения собственной раскрепостительной работы. Оттого и расплата не могла не войти в результат.

Общие определения требуют, однако, конкретизации в обстоятельствах и идеях, в политических течениях и лицах. 1917-й повторял своего предтечу в изменившихся условиях. Спонтанная самоорганизация трудящихся (Советы!) переплелась на этот раз с открытой конфронтацией партий, представляющих все классы. Отсроченные вековые чаяния («черный передел»!) сошлись с отказом солдата воевать за чуждые ему интересы. «Горизонтальная» демократизация, охватившая разные слои населения, не в силах была остановить «вертикальный» распад. Разруха и паралич транспорта толкали российскую глубинку к автаркии, а отпадение нерусских окраин было лишь вопросом времени. Россия как бы вернулась к своей изначальности. Все предстояло отыскивать сызнова, и еще неясно было: в какой мере эта нужда действительная, а в какой навязывается истории и человеку фантомами мессианского сознания и традициями русского радикального нетерпения? Одно очевидно: рутинные решения исключались. Ставка на status quo революции, которой упорно держалась небольшевистская демократия, и прежде всего партия социалистов-революционеров (эсеров), обладавшая после Февраля подавляющим влиянием, - обессиливала этот левый фланг застрявшего процесса и уже этим одним готовила исподволь бесперспективную кровавую перетасовку. Мне не представляется убедительной принятая в историографии хронология гражданской войны, относящая ее начало к послеоктябрьским дням (поход Керенского - Краснова на Петроград, мятеж атамана Каледина, бои в Москве). Не вернее ли считать, что сама большевистская революция явилась ответом на неудержимо рвущуюся из недр на поверхность войну «черной» и «белой» кости?

Мы подходим здесь к проблеме, вызывающей нескончаемые споры: существовала ли альтернатива монопартийному Октябрю, утвердившему в качестве общего знаменателя последующей России диктатуру пролетариата? Альтернатива равнозначна выбору, притом выбору, не скованному тем, что налицо, и даже тем, что в «запаснике». Предметом альтернативного выбора является смена вектора развития, а стало быть, и конфликт, борьба на этом поприще. Вчитываясь в документы, вдумываясь в перипетии 1917-го, мы обнаруживаем непредсказуемые переходы первоначальной силы в бессилие и, напротив, слабости в критическую массу взрыва. Миллионы голодных и бунтующих людей на одной чаше весов и тысячи, сотни, десяток, наконец, один-два человека на другой - допустимо ли в таком случае говорить вообще о более или менее разумной направленности революции? Ответ будет расхоже отрицательным, если представлять ее осуществлением наперед заготовленных историей предпосылок. Он будет иным, когда приходишь к выводу: самое специфическое в революции состоит в том, что главные свои предпосылки она творит собственным ходом. С этой точки зрения Февраль - недопредпосылочен. Его рамки были узки для главного дела - фактического упразднения всех сословных привилегий и перегородок. Преимущественно русский поначалу, он лишен и замысла, и энергии, без каких невозможно было заменить «единую и неделимую» империю беспримерно новой консолидацией Евразии. Наконец, ему недоставало и наметки социального устройства, посредством которого Россия сумела бы заново самоопределиться в Мире XX века.