50 музыкальных шедевров. Популярная история классической музыки

«Подождите до вечера того дня, на который назначено представление. Ничто так не возбуждает вдохновение, как присутствие переписчика, ожидающего вашу работу, и нажим стесненного обстоятельствами импресарио, который рвет на себе волосы. В мое время все импресарио в Италии были плешивыми к тридцати годам. Я сочинил увертюру к „Отелло“ в комнатушке дворца Барбайя, куда меня силой запер самый плешивый и самый свирепый из директоров, давший мне только тарелку макарон и пригрозивший не выпускать меня из комнаты до тех пор, пока я не допишу последнюю ноту. Я написал увертюру к „Сороке-воровке“ в день премьеры под навесом лестницы, куда был заточен директором, вверенный наблюдению четырех механиков сцены. Им был отдан приказ выбрасывать лист за листом мою рукопись через окно переписчикам, ожидавшим внизу, чтобы копировать ее. В случае отсутствия нотных листов им было приказано выбросить из окна меня самого.

Для „Цирюльника“ я сделал лучше: я не сочинил увертюру, а взял ту, которая была предназначена для оперы-семисериа под названием „Елизавета“… Я сочинил увертюру „Графа Ори“ на рыбной ловле, стоя по колено в воде, в обществе синьора Агуадо, в то время как он разглагольствовал о финансах Испании. Увертюра к „Вильгельму Теллю“ написана при обстоятельствах примерно такого же порядка».

Что касается увертюры к «Вильгельму Теллю», то тут Россини наверняка сгущает краски. Потому что в это время он был уже композитором с мировым признанием, директором парижской Итальянской оперы и одним из богатейших людей французской столицы. Он находился в расцвете творческих сил, но уже поговаривал о том, чтобы выйти из потока театральной жизни и отдохнуть, наблюдая за ним со стороны. Поэтому «Вильгельм Телль» был его прощальным словом в профессии, и Россини постарался создать нечто вроде триумфальных ворот в честь самого себя. Он сочинял эту оперу рекордно долго — полгода. «Вильгельм Телль» получился огромным — почти шесть часов музыки, и Россини пришлось его радикально сокращать.

Увертюра к этой опере тоже особая, она состоит из четырех музыкальных эпизодов-картин. Хотя своему фирменному рецепту Россини не изменяет: здесь тоже, как почти во всех его увертюрах, есть интригующее начало и головокружительно быстрый финиш.

Начинается она необычно — неторопливой лирической беседой пяти виолончелей, предвещающей какие-то личные испытания героев. Потом следует шумная картина грозы и бури, а за ней третий раздел — пасторальная идиллия со всеми ее атрибутами — швейцарскими пейзажами, пастухами, птичками и даже коровьими колокольчиками. Вокруг мелодии английского рожка флейта рисует свои тонкие узоры, и наши души погружаются в райское блаженство безмятежности. Мы и не подозреваем, что все это — искусная манипуляция опытного мастера сюрпризов и музыкальной пиротехники, готовящего точно рассчитанный эффект.

Совершенно внезапно все взрывается боевым сигналом трубы и начинается знаменитый оркестровый галоп. Только когда слушаешь всю увертюру целиком, можно оценить ее финал во всем его феерическом блеске. Тут Россини, ни на миг не теряя своей тонкой самоиронии, приглашает нас поиграть в кавалеристов. Отказаться невозможно — такова заразительная сила элементарного ритма, быстрого темпа и духоподъемных фанфар.

Безудержный финальный галоп — это победная кавалерийская атака швейцарцев, несущая им долгожданное освобождение от австрийских оккупантов. Ничего подобного в опере нет — ни батальных сцен, ни лошадей, кроме разговоров о наступлении на врага в финале. Но это совершенно неважно.