60-е

Взамен демонического Сталина предлагался человеческий Ленин. Доступность второго была всегда полемична, напоминая о недосягаемости первого. При этом никого не смущало, что имя Ленина упоминалось теперь так же часто, как и имя Сталина³⁶: почему не поговорить о хорошем! И говорили – много, горячо, разнообразно. Бунтарь Вознесенский требовал убрать портрет вождя с ассигнаций³⁷, нонконформист Чичибабин мечтал: «Я хочу быть таким, как Ильич!»³⁸, диссиденты боролись с властями с помощью Ленина, и совсем по-бабьи причитала у памятника поэтесса Румянцева:

На перекрестке четырех ветров
Ладонь твоя широкая застыла.
…Я подойду, я застегну твое пальто,
Чтобы тебе теплее было…³⁹

Человеческий облик вождя породил множество ленинских легенд: он оказывался самым деликатным, самым остроумным, самым спортивным, даже самым красивым⁴⁰. И главное – самым простым. После небожителя Сталина было страшно заманчиво застегивать на Ленине единственное пальто.

Защитный френч выглядел не роскошнее Ильичевой кепки, но в 60-е обнаружили тиранический характер Сталина в его суровости, недемократичности, надменности, себялюбии⁴¹.

Стилевые изменения во всем мире вызвали к жизни демократических, доступных, простых лидеров. Кастро обходился без услуг шофера. Обаятельный Кеннеди сменил холодноватого генерала Эйзенхауэра. И то, что, «желая упрекнуть, а не похвалить Хрущева, Сталин однажды назвал его «народником»⁴², приближало вождя 60-х к Ленину, а от Сталина отдаляло. Никто, правда, не называл Хрущева Лениным сегодня, но и в простоте его не сомневался.

Идейная смута 60-х, вызванная свержением кумира⁴³, естественно не доверяла кумирам вообще.

На волне тяги к человечности появился уже не оживший, а по-настоящему живой человек – Никита Сергеевич Хрущев.

Поразительна противоречивость фигуры Хрущева. Если многочисленные трактовки Сталина отличаются одна от другой разными ответами на вопросы «как?» и «почему?», то когда речь идет о Хрущеве, неясно даже – «что?». Диаметрально противоположны мнения о его уме, чувстве юмора, особенностях характера и темперамента, способностях руководителя. Неясно – в чем его конкретные достижения. Неясно – хуже или лучше стало при Хрущеве.

Человек из народных низов, он остался таким до конца жизни, хотя всю ее провел на самых верхах советской власти. Помимо этого определяющего качества – подлинной народности, Хрущев был еще плотью от плоти своего времени – эклектичного, неопределенного, поэтического. Трудно даже сказать, кто кого породил: Хрущев 60-е или 60-е – Хрущева. Так или иначе, он был, несомненно, самой характерной личностью эпохи, затмевая ярким своеобразием современных ему художников, ученых, артистов. Хрущев ярок даже в том, что было ему непривычно и чуждо: например, в изящной словесности. В бессвязном многословии речей, в безграмотной путанице мемуаров вспыхивают перлы оригинальной образности и элегантного словоупотребления. Ему принадлежит лучшая формулировка «оттепели», точная и глубокая: «Возросли потребности, я бы даже сказал, что не потребности возросли, возросли возможности говорить о потребностях»⁴⁴.

Разумеется, и в своем основном деле Хрущев проявлял талант. Он явил собой новый тип руководителя, открыто берущего игру на себя. Прежде сила и порядок, реальная, будничная власть сосредотачивались в руках некоего собирательного образа: начальник отдела кадров, домоуправ, дворник. Что-то серое, облеченное запретительными полномочиями. Известно, что Советским Союзом правит вахтер. С этим советский человек сталкивается в школе, где директор заискивает и учителя лебезят перед пожилой угрюмой женщиной с метлой и ключами. Вовсе не рабочий и колхозница, как утверждали скульптор Мухина и газеты, а вахтер и уборщица осеняют жизненный путь. Коридорные в гостиницах, проводницы в поездах, швейцары в ресторанах, вохровцы на проходной, санитарки, приемщицы, продавцы – все они серьезно и неторопливо вершат свой будничный суд. Их речи значительны и немногословны: «Местов нет!» – встречают и провожают человека на земле нянечка в родильном доме и кладбищенский сторож.

Против карикатурной безымянности власти (каждая кухарка может управлять государством!) восстал Хрущев, став лидером не закулисным, не кабинетным, а явным, сценическим, первополосным. Может быть, в нем жило унизительное воспоминание о последнем дне Сталина, когда он с Берией, Маленковым и Булганиным трясся от страха, не решаясь выйти к полумертвому вождю, и послали подавальщицу Матрену Петровну. От нее и поступили судьбоносные сведения к наследникам сверхдержавы⁴⁵.

От парализующей власти Матрены Петровны Хрущев стремился избавиться всей силой своей буйной натуры. Но противоречие – возможно, ключевое – состояло в том, что он-то и был Матреной Петровной: с косностью, невежеством, суеверием и предрассудками.

С одной стороны, Хрущев был адекватен динамичной эпохе, с другой – консервативной массе.