66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Она спустилась на лифте и осторожным, как бы неуверенным шагом заскользила по мраморному полу. Деловое свидание отчего–то немного волновало ее, но в этом волнении, как вспоминала потом Эмили, не было ничего похожего на судьбы. Так входят в кабинет к шефу, о котором только то и известно, что он — влиятельный человек. И оттого, что этот человек способен как–то повлиять на твою жизнь, ты начинаешь думать о нем с приятным волнением. Другой вариант не рассматривается, хоть он и возможен, отчего бы и нет? Но ты уверена в себе, ты себе нравишься, и это чувство не может не передаться другому!

Эмили знала, что от нее требуется немого: произвести впечатление. Быть любезной, доброжелательной, ровной, улыбаться, если ему вздумается шутить (вне зависимости от качества шуток) и торжественно покачивать головой, если он окажется таким идиотом, что с первой встречи с молодой и красивой женщиной поведет разговор о делах.

Его не было.

Эмили разволновалась чуть сильнее. Она все же опоздала, ненадолго, на пять минут, но вдруг этот тип окажется таким комплексующим педантом, что уйдет, не дождавшись ее, а потом устроит скандал Кло, та наорет на Эмили, все полетит к чертям, навсегда исчезнет из глаз загадочный город с его дымящимися от любви развалинами... и черт с ним! Будет другая жизнь, другой город...

Эмили усмехнулась. Его не было.

— Я Джеймс Уидлер.

Голос раздался у нее за спиной. Приятный, чуть глуховатый голос с какой–то странной ноткой, звеневшей в нем. Ноткой всезнающего любопытства...

Она медленно обернулась.

— Извините, что я опоздала. Я ненавижу опаздывать.

Эту фразу произносить не следовало. Если вы в чем–то чувствуете себя виновной — постарайтесь забыть о своей вине, тогда и собеседник забудет. Старина Дейл. Но это так написать легко. А когда вам в душу заглядывают холодные насмешливые глаза, и блестят в них нагловатые искры, и неожиданно красные пухлые губы на бледном небритом лице шепчут прямо в ухо свое имя, и горячие пальцы едва касаются вашего черного плеча, и в голосе звучит усталость и прощение, и укор, и тайная грусть, — тут уж, мадам, вы позабудете и расчетливость свою, и все уроки добрых волшебников, умеющих так облагородить вашу жизнь, и независимость, и красоту, и неотразимый лоск... Вы глядите ему в глаза, и губы ваши, приготовленные к дежурной равнодушной улыбке, вдруг улыбаются широко и просто, как доброму другу, которого вы знали тысячу лет.

— Я бы предпочел, чтобы вы называли меня Уидлер. В тех редких случаях, когда я спокойно переношу свое имя, ему предшествует какое–нибудь хлесткое словцо. Скотина Джим, например.

— Старина Джим, — предложила Эмили.

— Сволочь Джим, — не согласился Уидлер.

— Добрый Джим, — возразила Эмили. — Дай, Джим, на счастье лапу мне...

Они рассмеялись. Вдруг из–за плеча Уидлера Эмили увидела устремленный на нее обжигающий страстный взгляд. Она смутилась. Глядел на нее какой–то черный мальчишка, лет 12. Смущение могло бы перерасти в обиду, когда бы во взоре этом зрелая мужская дерзость не соединялась бы с детским восхищением и обожанием. Он глядел на нее, чуть приоткрыв рот, словно был не в силах отвести взгляда.

Она отвернулась. Надо было что–то говорить.

— Я Эмили.

— Да уж надеюсь, — тоном капризной старухи произнес он. — Не хватало еще, чтобы вас звали Лиззи, Пегги или как–нибудь еще в этом роде.

— Почему? — вежливо спросила она.

— Я бы чувствовал себя полным дураком, — непонятно сказал он, но ей почему–то не захотелось переспрашивать.

Глаза его снова блеснули. В ухе блеснула серьга.

Ресторан был наполовину пуст в это время. Они прошли по залу мимо столиков, являя собой довольно живописную пару. Она — в черном закрытом платье в ее спутник — в черном пиджаке, черной рубахе и джинсах неопределенно-темного цвета. Рубаха, перечеркивая весь этот траур, была распахнута на груди.

Дорогой Эмили обнаружила, что за ними неотступно следуют два амбала с бандитскими рожами. Она испугалась; фантазия нарисовала ей жуткую картину похищения бедной женщины, утомительно-яркие сцены насилия, требования огромного выкупа, ужас матери... и зловещим клоуном показался ей этот странный Уидлер, поглядывавший теперь на нее искоса, как кот на чужое мясо.

Она замедлила шаг. Он усмехнулся.

— Не бойтесь, — произнес он, и звук его голоса сразу ее успокоил. — Это не за вами. Они со мной.

— Кто они? — спросила Эмили.

— Мои телохранители, — небрежно бросил он. — Они везде со мной ходят.

Джим опять усмехнулся, подумав: плати я этим оборванцам столько, сколько предложил сегодня, едва познакомившись, — они так и будут ходить...

— А зачем вам телохранители? — поинтересовалась Эмили. Страх отпустил ее; она отчего–то легко и сразу поверила Уидлеру.

— Меня однажды похитили, — уронил он, как бы не желая погружаться в подробности давнего и уже забытого кошмара. — С тех пор я решил поберечь себя от неожиданностей. Это мешает работе.

— Да-а... — протянула Эмили, с уважением глядя на Джима.