66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Ну, во-первых, о том, что ты приехала с Клаудией, я знал позавчера. Мне надо быть в курсе всего, что тут происходит с куплей-продажей недвижимости. Нет, не из–за конкуренции или других деловых умыслов, — он успокоил взглядом встрепенувшуюся было Эмили. — Хотя... и это тоже, но не в том суть. А во-вторых: должен же я знать о том, что ты любишь есть на ужин. Вкусы Кло мне достаточно известны, она норовит выставить сотрапезника на феерическую сумму, надеясь хоть так подорвать бюджет конкурента. Ты — другое дело. Твоя мама мне сообщила, что больше всего на свете ты любишь хорошо прожаренный ростбиф, картофельное пюре и морковку в сливках. О чем здесь уже предупреждены. Конечно, им тут пришлось попотеть насчет морковки, ну да уж ладно...

— Ну... и как там мама?

— Замечательно. Твоя подруга Джоан развелась, у вашего судьи родился внук, погода стоит роскошная, и урожай кукурузы обещает быть ого-го.

— Знаешь... — Эмили помолчала, прищурившись. — На самом деле я терпеть не могу хорошо прожаренный ростбиф.

— Не может быть!

— Ага. Представь себе. Просто он маме удавался всегда лучше всего. И сама она очень любит морковку в сливках, поэтому всегда готовит ее по праздникам. А что до картофельного пюре, так ведь мы, знаешь ли, небогаты. Не сочти за бестактность: я вовсе не хотела тебя попрекать твоим богатством. Знаешь, у нищих свой снобизм, но я, во-первых, не из нищих, а во-вторых, не из снобов. Просто мне часто приходилось в детстве есть картофельное пюре. И хорошее воспитание не позволяло сказать, что оно у меня уже вот где. — Эмили коснулась рукой горла. Все, что она говорила, странно не гармонировало с ее роскошным платьем, со всем этим миром и с собеседником напротив.

— А что же ты любишь?

— Уют, — сказала Эмили. — Комфорт. Чтобы все было тепло и надежно. Чтобы я лежала в полудреме, а рядом кто–нибудь что–нибудь делал. Что до еды, то я предпочитаю манговый соус — не из подражания вашей светлости, а из своего природного к нему расположения. Разумеется, ветчину, разумеется, ванильное мороженое. Сугубо англосаксонские вкусы.

— Мое бедное дитя. Придется мне самому съесть морковку. Не зря же они тут так пыхтели. Откажусь, а они ножом полоснут из–за угла. Или отправят в свой подвал, где прежде томились рабы, и будут кормить одной морковью с хорошо прожаренным ростбифом и картофельным пюре.

Оба расхохотались. Эмили ни с кем еще не чувствовала себя так легко, свободно и прекрасно. Деньги? Нет, дело было не в его деньгах, хотя она и позавидовала восхищенно той легкости, с которой он переменил заказ и потребовал на стол гору ветчины, нарезанной тоньше лепестка орхидеи.

Он почти не ел, потягивал мартини, брал креветки из салата и медленно смаковал. Он смотрел, как она глотает, как вздрагивает ее нежное горло, как блестят ее глаза на раскрасневшемся, счастливом лице.

— За матерей! — он приподнял свой бокал и подмигнул ей.

Эмили глядела на него как школьница на учителя.

— Я, наверное, такая смешная, — пожаловалась она. — Не могу сдерживать эмоции.

— Но это совсем не плохо, — возразил Джим. — Мы все должны иногда теряться, чтобы находить себя.

Каламбур был второсортный, но, странное дело, все, что бы ни говорил этот Уидлер, в эту минуту казалось ей необычайно важным и значительным. Или она много выпила? Нет, только пригубила...

— Ты не согласна со мной? — спросил Джим.

— Я не знаю, — сказала Эмили. Ей хотелось продолжить эту игру в школьницу и учителя.

— Конечно, знаешь! — он провел ладонью по воздуху, будто отмахиваясь от детской забавы: какой он учитель, какая она ученица? Взрослые, свободные люди. — Повернись! — приказал он, тут же нарушая новые правила.

Эмили послушно повернула голову.

— Смотри, — он перегнулся через столик и зашептал ей в ухо, — там, за соседним столом сидит пожилая женщина...

— Ты что, — так же тихо заговорила она, — она совсем не пожилая. Ей 35, от силы 40 лет.

Он прикрыл глаза в нетерпении.

За соседним столом сидела пара средних лет. Он и она. Лица их были печальны. Она, в белом жакете и юбке, курила длинную сигарету. Рядом, лениво поглядывая вокруг, сидели два телохранителя. Тоже в белом. «Под цвет ее платья» машинально подумала Эмили.

— Как ты думаешь, — продолжал Джим, — что нужно сделать, чтобы вывести ее из себя?

Вывести женщину из себя? Для этого существуют тысячи способов. Эмили вспомнила, как однажды проплакала всю ночь, встретив в закусочной даму в тех же туфельках, что у нее. Да что туфельки! Слишком наглый или равнодушный взгляд в толпе, скрипучий шепот за спиной, треснувшие колготки, каблучок, хрустнувший под ногою, зонтик под цвет платья, оставленный в случайном такси, прыщик на лбу, лак, соскользнувший с ногтя, плохая погода, хорошая погода, никакая погода... В данном случае — парик.

— Парик! — уверенно сказала Эмили, как лучшая ученица, вызванная наконец к доске. — Если снять с нее парик, то она точно потеряет самообладание.

Вопрос был слишком прост. Джим указывал не на пару в белом, а на одинокую старуху, сидевшую в глубине зала.