6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

- Понимаю. Спасибо за рассказ, месье Лэганн. Это немного, но все же лучше, чем ничего. Судя по вашим словам, Крис очень изменился за эти годы. Наверное, у него была нелегкая жизнь. Жаль, что он не смог победить свою гордость и вернуться. Очень жаль. Я так надеялся. Даже после стольких лет, когда все вокруг были уверены, что он погиб. Сообщение о его смерти стало для меня сильным ударом. Говорят, самое страшное в жизни – это неизвестность. Может быть, так оно и есть, но бывают случаи, когда не знаешь, что лучше: неизвестность, в которой есть пусть маленькая и слабая, но все же надежда, или такое вот известие, после которого надеяться больше не на что. Впрочем, все эти философские рассуждения теперь бессмысленны. Крис мертв – и ничто не может это изменить, – граф снова вздохнул и посмотрел на Нила. – Если я правильно понял, вы хотите навестить могилу Криса, не так ли?

- Да, – согласился Нил.

- В таком случае, не будете возражать, если я составлю вам компанию? К тому же, кладбище старое и довольно большое… Боюсь, без помощи вам будет сложно найти его могилу.

- Буду весьма признателен, – в голосе Нила прозвучали нотки сдержанной, но искренней благодарности.

- Хорошо. В таком случае, быть может, мы сначала пообедаем, а потом отправимся на кладбище? Вы ведь с дороги и наверняка голодны.

Нил задумался на мгновение, а затем покачал головой.

- Нет, благодарю вас. Дело в том, что мне нужно как можно скорее вернуться в Марсель, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд графа. – Корабль, на котором я возвращаюсь в Америку, уходит в воскресенье, но до своего отъезда я должен разузнать о судьбе еще одного моего товарища. Я планировал покинуть Лавферезе сегодня же, вечерним поездом. Так что, если вы не возражаете, то я хотел бы отправиться на кладбище немедленно.

- Что ж… – Жак-Франсуа разочарованно вздохнул, но не стал спорить. – Как пожелаете. Я только возьму плащ.

Поднявшись, он обогнул стол и направился к двери.

«Даже походка как у брата, – мысленно отметил Нил, проводив его взглядом. – Разве что более легкая».

Он тоже поднялся с места, собираясь последовать за графом, но, обернувшись, ошеломленно застыл на месте. Над входной дверью висел большой портрет. Нил сразу же узнал Креста, хотя между подростком, изображенным на холсте в строгом черном костюме с темным галстуком, замысловатым узлом охватывавшим выглядывавшую из отложного воротничка белоснежной рубашки худую шею, и тем мужчиной, образ которого хранился в его памяти, было мало что общего. Художнику удалось даже передать ощущение мешковатости, с которой чопорный костюм сидел на его высокой, очень худой и по-юношески угловато-нескладной фигуре. Судя по всему, когда рисовался этот портрет, Крест находился в том сложном возрасте, когда мальчик уже не мальчик, но еще и не юноша. Черный цвет и строгий классический покрой костюма делали его старше, но непослушные прядки, упрямо выбивавшиеся из тщательно расчесанных, тяжелых волн волос, аккуратными крыльями спадавших на плечи, и сияющие черные глаза, в глубине которых светились смешливые искорки озорства ребенка, задумавшего очередную шалость и уже предвкушающего ее удачное осуществление, сводили на нет это ощущение взрослости. Чувствовалось, что мальчику очень не нравилось позировать, но, очевидно, необходимость делать это была подкреплена соответствующим воздействием со стороны отца, которому он, несмотря на все свое недовольство и возмущение, был вынужден подчиниться. Кристиан-Пьер стоял в классической позе: чуть повернувшись боком, откинув голову назад и глядя на художника прямым, открытым взглядом. Его подбородок был упрямо вздернут, темный костюм сдержанными линиями подчеркивал элегантный разворот пока еще не слишком широких, угловатых плеч, а согнутая в локте левая рука с длинными изящными пальцами свободно-расслабленно покоилась на спинке стоящего рядом кресла. На лице мальчика красовалось подобающее моменту и положению и такое до боли знакомое невозмутимо-высокомерное выражение, но где-то в самом уголке его надменно-изогнутых губ притаилась почти неуловимая, вызывающе-насмешливая улыбка, явно свидетельствовавшая о том, что его высокомерие и невозмутимость – не более чем искусная маска, дань необходимости подчиняться чужим правилам, а от высокой, полной юношеской гибкости и силы фигуры исходили невидимые волны одновременно яростного протеста и тоскливого терпения… Словно от дикого животного, которого внезапно лишили свободы и посадили на цепь.