6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

Всю дорогу от Сюзанны он пытался определить причину своего беспокойства, но каждый раз, когда ему казалось, что еще чуть-чуть – и он поймет, в чем же дело, знание ускользало от него, подобно тени, оставляя после себя все то же смутное беспокойство, разве что еще более усилившееся. Чуть нахмурившись, он принялся мысленно восстанавливать цепочку событий прошедшего дня. Он не мог точно определить, когда же возникло это саднящее душу ощущение тревоги, но в одном был уверен твердо: когда он выходил из театра, где репетировала труппа Эдварда Стэнфорда, его еще не было. Впрочем, даже это он не мог утверждать со всей уверенностью, поскольку его мысли в тот момент были сосредоточенны на предстоящем визите к Сюзанне. Вспомнив о Сюзанне, Терри нахмурился еще сильнее, а на его лице непроизвольно отразилась странная смесь мрачной обреченности и раздражения. Он понимал, что должен был испытывать по меньшей мере благодарность за то, что эта милая, добрая и очень красивая девушка, лишившаяся из-за него не только любимой работы, но и большинства радостей, которыми без устали наслаждались окружающие ее люди только потому, что были здоровы, и вынужденная жить запертой в стенах своего дома, словно в тюрьме, так терпеливо, верно и преданно ждала его возращения с войны. За ее бессонные тревожные ночи и бесконечные молитвы, чтобы он вернулся домой живым и здоровым, за ту радость, что вспыхнула на ее бледном кукольном личике, когда он сегодня вошел в гостиную, за ее беззаветную любовь. Да, он должен был по меньшей мере быть благодарен капризной насмешнице-судьбе за столь щедрый подарок. Но он ничего не чувствовал. Ни бурного восторга, ни тихого счастья, ни радости, ни даже благодарности. Ничего. Только пустоту, равнодушие, усталость и… сожаление. А еще вину. Вину за то, что он не мог заставить себя чувствовать то, на что надеялась Сюзанна. Вину за то, что он чувствовал на самом деле. Внутри было темно, холодно и будто бы покрыто затхлой серой пылью, словно в старом, забытом временем и людьми склепе. Неподвижный, застывший, абсолютно пустой и бесплодный мир, который никому не мог дать счастья, потому что сам был несчастлив. Потому что воспоминание о том, что такое счастье и радость, поблекли и выцвели, словно старая фотография, превратившись в смутный образ, миг за мигом растворяющийся в мерной и неотвратимой поступи времени. Он уходил в прошлое, погружался в него, словно тонущий корабль в толщу океанский вод, чтобы однажды навеки упокоиться в его бирюзово-синем мраке в изначальном беззвучии, холоде и покое вместе с образом золотоволосой девушки с глазами цвета весенней листвы, россыпью веснушек на озорно вздернутом носике и смехом, подобным звону серебряных колокольчиков. Другой девушки… Девушки, с которой ему не суждено быть вместе, но которой навсегда принадлежало его сердце. Но ослепленная любовью и счастьем Сюзанна не видела этого. А быть может, не хотела видеть, принимая его терпеливо-виноватую уступчивость за нежность, визиты, продиктованные чувством долга – за искреннее внимание, признательность – за любовь. И все повторялось снова и снова. Словно бег по замкнутому кругу, из которого он никак не мог найти выход. Раз за разом он с отчаянием и яростью пытался разорвать его, и раз за разом вынужден был отступать, унося в душе все новые кровоточащие раны. Он не мог вырваться из порочного круга, имя которому Сюзанна Марлоу, потому что из него не было выхода. Его долг, его честь и совесть связывали крепче самых крепких веревок, сковывали сильнее самых неразрывных цепей. И они навсегда закрыли для него все выходы. Тогда, год назад, он почти возненавидел Сюзанну. Ненависть и ярость кипели в его душе, шевелились, подобно дикому зверю, пробуждающемуся после зимней спячки и готовому разорвать любое живое существо, неосторожно приблизившееся к нему, пусть даже самое безобидное, ни в чем перед ним не провинившееся, чтобы хоть на мгновение успокоить терзающий его голод. Вопреки своему желанию, вопреки законам и морали, вопреки всему, повинуясь одному-единственному, но самому главному и властному инстинкту, спящему в крови любого живого существа с его первого крика и до последнего вздоха, чтобы проснуться в нужный момент, горящим пламенем растечься в крови, подчиняя себе рассудок хозяина, стать самой его сутью и… спасти ему жизнь. Заставить его бороться до последнего. Заставить выжить. Всегда, везде и всюду. Любой ценой, повинуясь лишь самым древним из существующих законов. Законом, установленным самой Вселенной, когда рождалась планета, но почти забытым под гнетом цивилизации. И чтобы справиться с этой ненавистью, он принял решение отправиться добровольцем на фронт. Он сбежал – теперь Терри отчетливо понимал это. Он просто сбежал. Сбежал, чтобы вырваться из ада, в котором он жил, получить хотя бы краткую передышку, хоть глоток свободы. Пусть даже на поле боя, где он мог погибнуть каждую секунду. Он готов был заплатить такую цену. Он был согласен на все.