- Понятно, – пробормотал Альберт и чуть усмехнулся самыми кончиками губ. Синие глаза насмешливо блеснули, но длинные темные ресницы быстро опустились, скрывая их выражение и промелькнувшую на самом их дне тень настороженности и недоверия. – Спасибо за предупреждение, Элиза. Это очень мило и предусмотрительно с твоей стороны, – Альберт старался говорить ровно и вежливо, но в его голосе почти неуловимо проскальзывали нотки холодной иронии и недовольства столь бесцеремонным вмешательством в то, что, по его мнению, совершенно не касалось сидящей перед ним девушки, да и вообще никого, кроме него, не касалось. – Я ценю твою заботу о добром имени семьи Эндри, хотя, право же, ты напрасно беспокоишься: я уже достаточно взрослый и в состоянии позаботиться о себе, равно как и об интересах семьи, и прочем, и прочем. По-моему, я не раз это доказывал. Я помню, в чем состоит мой долг, иначе бы просто не принял на себя эту ответственность, а продолжал бы вести простую и необремененную обязанностями и обязательствами жизнь мистера Альберта – безвестного бродяги, у которого нет ни семьи, ни дома. Могу сказать, что такая жизнь нравилась мне гораздо больше, тем та, что я веду сейчас. По крайней мере, я был свободен: шел, куда хотел, делал, что хотел, спал под открытым небом, никого и ничего не боясь, работал, встречался с разными людьми и мог общаться с кем хотел – от нищего бродяги, просящего милостыню, до знатных господ, разъезжающих в личных экипажах и автомобилях – не опасаясь, что это повлечет за собой шлейф сплетен и пересудов. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Я принял свое настоящее имя и всё, что к нему прилагается, включая обязанности главы семьи Эндри. Я – Уильям Альберт Эндри, и я не нуждаюсь в напоминаниях о том, что это значит, как мне следует себя вести и как поступать!
Пристально наблюдавшая за дядюшкой Элиза невольно поежилась. Нахмуренные брови, почти сошедшиеся на переносице, напрягшиеся скулы и сурово поджатые губы подчеркнули упрямую линию подбородка и сделали черты Альберта тверже, жестче… и старше. В обычно смеющихся глазах засверкали искры зарождающегося гнева, их глубокая небесная синева угрожающе потемнела, приняв оттенок бушующего моря, а обычно мягкий взгляд вдруг стал острым, холодно-изучающим и напомнил блеск отточенного стального лезвия. Элизе стало не по себе.
«Похоже, я зашла слишком далеко. Да и вообще, все идет не так, как я думала. Пожалуй, будет лучше прекратить этот разговор, а позже попытаться еще раз».
Мысленно успокоив себя, девушка опустила голову и, приняв самый покаянный вид, виновато пробормотала:
- Прошу прощения. Я ни в коем случае не хотела оскорбить или обидеть вас, или сказать, что сомневаюсь в вас и в вашем благоразумии. Наверное, я просто неудачно выразилась. Еще раз прошу меня простить. Пожалуй, мне лучше уйти, пока я снова не сболтнула какую-нибудь глупость и вы не разозлились окончательно. Я и так отняла у вас массу времени, а вы, наверняка, очень заняты. К тому же, я тоже спешу. Я и Дэйзи договорились пойти на прогулку, и я обещала зайти за ней. К тому же, мне нужно вернуть ей газеты, – Элиза кивнула на папку, перевязанную лентой, которую все это время держала в руках, словно подтверждая ею правдивость своих слов.
Сердце Альберта подпрыгнуло в груди, но он постарался не выдать своих чувств.
- Газеты? – переспросил он, стараясь говорить как можно небрежней.
Впрочем, его старания были напрасны. Одержимая желанием поскорее закончить этот так неудачно обернувшийся, по ее мнению, разговор и начинающая терять терпение Элиза совершенно не обратила внимания ни на ошеломление, на мгновение отразившееся на лице ее собеседника, ни на блеснувшие в его глазах искры живейшего интереса, ни на некоторую напряженность в его, пожалуй, слишком спокойном и ровном голосе.
- Ну да. Те самые парижские газеты, в которых написано о Шанталь. Дэйзи дала их мне почитать, но я обещала, что верну их.
- Вот как? А… – Альберт замялся на мгновение, боясь, что его следующая просьба пробудит в ней тот самый ненужный интерес, которого он так хотел избежать. Но в конце концов, искушение немедленно заполучить эти злосчастные свидетельства лживости и порочности женщины, которой он так бездумно и искренне отдал свое сердце, женщины, которую он боготворил и к ногам которой готов был бросить все, что имел, оказалось сильнее, и Альберт, отринув сомнения, решительно произнес. – Ты не могла бы дать мне эти газеты на какое-то время?
- Дать вам газеты? – растерянно пробормотала совершенно ошеломленная этой неожиданной просьбой и странным поведением дядюшки Элиза. – Зачем?