6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

Слова светского хлыща, с которым он случайно столкнулся в буфете театра во время первого посещения «Мессалины», огненным клеймом отпечатались в его взбудораженном мозгу, отозвавшись болью в сердце, а начавшая было утихать ярость вспыхнула с новой силой, сметая всё на своем пути подобно разбушевавшейся стихии. В ее бесконечном ослепительно-белом пламени, без устали поддерживаемом гордостью, гневом и болью, сгорали доброта, сострадание, понимание, любовь – всё то лучшее, что разбудила в нем встреча с этой таинственной неприступной красавицей и что он с такой готовностью безропотно сложил к ее ногам. Сгорали, оставляя после себя лишь черный пепел пустоты и безнадежности с острым привкусом горечи.

Чуть прищурившись, Альберт мрачно смотрел вслед удаляющемуся экипажу застывшим взглядом, пока тот не скрылся из виду.

«Ничего, я подожду. Когда-нибудь ты все равно вернешься сюда. И вот тогда мы поговорим. Только я и ты… Мессалина».

Выйдя из машины, он со злостью захлопнул дверцу и направился в небольшой бар напротив театра. Как обычно в этот час, в баре никого не было, за исключением бармена – невысокого грузного мужчины в белоснежной рубашке и столь же белоснежном пока фартуке – который стоял за стойкой, с неторопливой ленцой вытирая кружки. При виде Альберта маленькие темные глазки под нависшими бровями, придающими некий налет грозности и солидности его широкому рыхлому лицу с уложенными на прямой пробор и щедро напомаженными волосами, вопросительно прищурились, а руки на мгновение прекратили свою работу. Однако, окинув наметанным взглядом осанку и манеру держаться нежданного посетителя, а также его костюм из дорогой темной ткани, явно пошитый на заказ, он тут же убрал кружки под стойку и расплылся в услужливой улыбке.

- Виски, – между тем бросил Альберт, рассеянно скользнув взглядом в его сторону.

- Лед, лимон… – принялся перечислять бармен список привычных добавлений к напитку.

- Нет, – прервал его Альберт несколько более резко, чем ему хотелось. – Нет, – уже более мягко повторил он спустя мгновение. – Просто бутылку виски, стакан и больше ничего.

- Как пожелаете, сэр.

Бармен склонился в вежливом поклоне и исчез за стойкой. Задумчиво оглядев столики, аккуратно застеленные чистыми скатертями, Альберт выбрал тот, что располагался у самого окна, и направился к нему. Спустя мгновение бармен поставил перед ним раскупоренную бутылку виски и стакан и, поняв, что его посетитель желает остаться в одиночестве, с поклоном снова исчез за стойкой.

Дождавшись, когда тот уйдет, Альберт наполнил стакан и залпом осушил его. Виски обожгло горло, но он не почувствовал этого, как, впрочем, не ощутил и вкуса. Он не чувствовал ничего, кроме расплывающейся внутри всепоглощающей ледяной пустоты, но ему это было уже безразлично.

Альберт снова наполнил бокал и снова осушил его, не сводя застывшего взгляда с дверей театра. Он ждал.

Мерное покачивание кареты убаюкивало. Шанталь почувствовала, как тяжелеют веки, а голова клонится на грудь.

«Не спать!» – мысленно приказала она себе.

Выпрямившись, девушка подавила зевок и потерла глаза, прогоняя сон.

«Нашла время! А все Поль виноват. Репетиции с утра до вечера, а зачем, спрашивается? Все и так знают свои роли и прекрасно справляются с ними. Странно, если после стольких постановок было бы иначе. Поль кого угодно наизнанку вывернет. Нет бы успокоиться и тихо радоваться, что все идет хорошо – совершенство ему подавай. Как будто это последний спектакль в его жизни! Боже, как же я устала от этих бесконечный переездов, репетиций, выступлений, сцены, незнакомых восторженно-презрительных лиц, цветов, аплодисментов. Не видеть бы всего этого никогда. Сбежать и тихо жить где-нибудь в уединении. Там, где никто даже не слышал о Шанталь. А как хорошо было в Беарне! Если бы не Анна-Луиза… Нет, нельзя так думать! Это был мой выбор. Мой! И я сделала его сознательно. Никто меня не заставлял. И Анна-Луиза тут ни при чем. В конце концов, она меня об этом не просила! Она меня ни о чем не просила. Она не виновата. Я сама во всем виновата. Впрочем, не стоит сожалеть о том, чего уже не вернешь. Это глупо. Все есть так, как есть. Жизнь продолжается. В конце концов все будет хорошо. Главное, чтобы Анна-Луиза поправилась. И тогда все будет хорошо. Что-то долго едем. Уже должны были бы приехать».

Шанталь взглянула в окно, ожидая увидеть до боли знакомый пейзаж, но окно, к ее удивлению, было завешено шторой. Она была так взволнована и расстроена, что не обратила внимания на это неожиданное обстоятельство, когда садилась в экипаж. Девушка протянула руку, чтобы отдернуть занавеску, но, коснувшись ткани, ошеломленно застыла.

«Бархат?!! Невероятно. С каких это пор в наемных экипажах стали вешать шторы на окнах? Да еще и из бархата?»

Только тут она заметила, что все внутри отделано таким же темным бархатом, включая сидения, которые, к тому же, были невероятно мягкими и удобными.