7 проз

...Понедельник и Вторник, не дождавшись мгновенной реакции Москвы (десантников, штурмовиков, крылатых ракет), очень удивлены, но продолжают действовать. Они убеждают Петю, что участвовать в этой адской игре, результат которой абсолютно непредсказуем, опасно и бесчестно. Сюда бы цитату, да ладно. Петя - из тех персонажей, которых никогда не оставляют муки совести. Он соглашается с доводами дессидентов. Понедельник и Вторник уговаривают его вновь позвать Хоффмана и поведать ему всю подноготную (цитата). Петя обещает Хоффману феерическую сенсацию, бедолага опять едет в Энск и действительно слышит нечто такое, что журналисту доводится услышать первым один раз в жизни. Однако Басинский, к тому времени уже отремонтировавший ворону, сразу все от нее узнает, устраивает Пете хорошую взбучку (цитата из какого-то гангстерского фильма) и объясняет, что репетиция в Энске признана удачной, что теперь все - и на полном серьезе начнется в масштабах страны и что сегодня же ночью умрет генсек (Басинский уже знает, что Москва не прочь повторить игру, - конечно, только как игру для умащения каких-то общесоюзных "архитекторов"). Петя хватается за голову и в очередной раз переходит на другую сторону. Предупредительные молодые дессиденты спрятали Хоффмана, и Петя с Басинским находят его с большим трудом (возможно, происходит даже некоторая погоня). В самый последний момент (в хорошей истории все должно происходить в самый последний момент), когда разоблачения Хоффмана уже должны упорхнуть в Америку, Басинский предлагает ему поменяться: вместо материала и грандиозной мистификации сообщение о смерти генсека. "Я на правую руку надену перчатку с левой руки..." - задумывается Хоффман. Потом соглашается. Будет устроено так, что Хоффман первым сообщит эту новость века.

Басинский связывается с Москвой: начинать надо сейчас же, уже набирается выпуск "Нью-Йорк Тайме" с сообщением о смерти. Делать нечего, генсек должен умереть этой ночью. К нему заходят скорбящие соратники: "Товарищ генсек, нынешней ночью смерть постучится в ваши ворота". - "Требуют ли того интересы партии?" - мужественно любопытствует генсек. "Да, они того требуют". - "Будет ли томить вас в дальнейшем мой нежный взор?" - "Да, он это будет". Генсек, как истый партиец, в дискуссии не вступает: надо так надо. Напевая "Едем мы, друзья, в дальние края...", он еще успевает пролистать "Finitis duodecim lustrus", просмотреть гранки утренней "Правды" и внести кое-какие исправления в некролог, в свою биографию и в медицинское заключение (загадочна душа того, кто может перед смертью на самом деле переписать свою жизнь...).

Так в игру включается Москва - а значит, и вся страна. В Энске удивляются: "Неужели это все ради нашего Архитектора?" - "Нет, у них есть свой... архитектор перестройки". Отличившийся Пьецух вызван в Москву и назначен одним из лидеров обновления. Во всем Советском Союзе происходит то, что уже произошло в Энске (как сказал бы Красухин: "Небо в чашечке цветка"), только, ясно, в больших масштабах. Декларируются права человека. Открываются архивы. Разрешаются партии. Проводятся свободные выборы. Возвращаются с высоко поднятыми головами гордые эмигранты. Растут цены. Дело заходит очень далеко. Те из энских отцов, что остаются верны идеалам и здравому смыслу, недоумевают:

- Насчет архитекторов - это все ясно, разыгрывают здорово... Но уж так-то зачем? Зачем, допустим, Литву отдавать этим... этим козлам...

- Которым?

- Ну этим... литовцам.

- А-а... Что же, Литва, она Литва и есть, - цитирует Островского печальный Красухин. Холодный осенний дождь. Слякоть. Птицы улетают. Далекий гром. Закладывает уши. Застрелиться из огурца.

В Энске - последняя и весьма вялая попытка ноябрьской демонстрации. На трибуне рядом стоят коммунисты, которые еще сохраняют какое-то номинальное отношение к власти, и новые люди, среди которых, конечно, и Петя. На площадь выползает жидкая-прежидкая колонна: здесь старые дессиденты (что долго сидели в больнице, а потом не смогли принять масштаба перемен), Понедельник с Вторником, несущие самые ярые прокоммунистические лозунги, здесь горстка оставшихся преданными погибающему режиму и Пушкину темнокожих марксистов... С противоположной стороны на площадь вламывается огромная деммасса, грозно потрясающая российскими флагами, легко сминающая ручеек демонстрации и забрасывающая большевистское крыло трибуны грибами и ягодами. Именно в этот момент окончательно лопается терпение группы отцов-ортодоксов и группы Понедельника-Вторника. "Ужо тебе!" - сообщает Красухин. Молодые дессиденты ("дессики", как ласково называют их в горкоме) и старые большевики легко находят общий язык на почве ненависти к переменам.