Читаем 7 способов соврать полностью

Я со вздохом кидаю свои вещи на одну из парт Второго круга. После школьного собрания прошло всего полторы недели, а они уже собираются допрашивать учителей. Если так дальше пойдет, глядишь, ко времени каникул по случаю Дня благодарения нам всем в машины насуют «жучков».

Мой взгляд падает на скорбное лицо Мэтта.

– Эй, все нормально? – спрашиваю я.

– Что?

– Вид уж больно у тебя горестный.

– А, ерунда. – Мэтт садится на парту Пятого круга и ерошит волосы. Пряди причудливо переплетаются и снова ложатся как были. – Просто я не мастер толкать речи.

– Не волнуйся. – Я достаю из сумки сценарий и даю ему один экземпляр. Он пробегает глазами выделенные страницы, а я усаживаюсь на парту рядом с ним и ставлю ноги на стул. – Главное – говори громко. Нужно лишь пятнадцать минут демонстрировать ложный интерес.

– У меня интерес не ложный, – заявляет Мэтт. – Крутая книжка.

– Ну да, если ты фанат зверских наказаний. О боже! – восклицаю я через секунду, когда до меня доходит смысл того, что я ляпнула. – Я не это имела в виду. М-м…

Мэтт героически силится сохранить невозмутимый вид, но не выдерживает и начинает хохотать.

Мои щеки алеют.

– О боже, – снова лепечу я, пряча лицо в ладонях.

– Давай лучше займемся презентацией, – говорит он. – Более безопасная тема.

Я пытаюсь шлепнуть его, он уворачивается, улыбаясь мне.

В класс входит Гарсия с пухлой папкой в руках, из которой торчат листы.

– Оливия, слезь, пожалуйста, с парты, – просит он. – Многие туда ложатся лицом. Не должны, но ложатся, так что…

– Да, конечно. – Все еще красная как рак я соскальзываю с парты.

– Что-то… случилось? – спрашивает Гарсия.

– Нет, – громко отвечаю я, и Мэтт снова прыскает со смеху.

– Ну-ну. – Учитель садится за стол, поворачивается на вращающемся стуле.

– Мистер Гарсия, – я решительно меняю тему разговора, – насколько строго мы должны придерживаться правила пятнадцати минут? То есть если мы сделаем презентацию за четырнадцать минут пятьдесят девять секунд, значит…

– Четырнадцать минут пятьдесят девять секунд нареканий не вызовет, – отвечает Гарсия. – А вот за четырнадцать пятьдесят восемь сразу схлопочете неуд.

Я смеюсь. Гарсия раскрывает папку и добавляет:

– Кстати, я видел, что вы оба претендуете на должность президента одиннадцатого класса. Надеюсь, политическая борьба ведется цивилизованными методами?

– Да, готовьтесь к очередному Уотергейту[46], – говорю я.

– Ты не обижайся, – говорит мне Мэтт, – но, по-моему, тебе, как и мне, против Джунипер ничего не светит.

– Полностью с тобой согласна. – Я смотрю на Гарсию, ожидая услышать его мнение, но он старательно раскладывает листы по маленьким стопкам.

Кабинет постепенно заполняется учениками, и я тоже, как и Мэтт, начинаю волноваться. Вообще-то, я не боюсь выступать перед большой аудиторией, но вот когда стоишь перед одноклассниками и их внимание сосредоточено на тебе, сдают нервы.

Мне кажется, что текста в нашем сценарии и на пять минут не хватит, тем более на пятнадцать, но к тому времени, когда мы разводим всех по девяти кругам ада и каждый занимает свое место, проходит почти двадцать минут. После громких аплодисментов мы всем классом расставляем парты. Поднимается жуткий визг, как будто мы и впрямь попали в преисподнюю, где терзают души грешников.

Усаживаясь за парту, я перехватываю взгляд Мэтта и, сжав кулаки, поднимаю большие пальцы. Его губы раздвигаются в застенчивой улыбке, от которой на щеках проступают ямочки. Как ни странно, до конца урока я остро сознаю, что он сидит за мной через три ряда и его присутствие успокаивает и приободряет.

Когда звенит звонок, мы с Мэттом вместе выходим из класса. Он поворачивает в ту же сторону, что и я. Мы идем по коридору нога в ногу, достаточно близко друг к другу – во всяком случае, он наверняка сознает, что я рядом, – но и не плечом к плечу, вроде как каждый сам по себе. Значит, нет ничего необычного в том, что мы оба молчим. Мне хочется поделиться впечатлениями от презентации, перекинуться с ним парой слов ни о чем, но тишина, связывающая нас, заряжена смыслом. Я не в силах заставить себя нарушить ее.

Наконец, когда мы переходим в старое крыло, Мэтт окликает меня:

– Оливия!

У меня горят ладони.

– Да? – Я задерживаюсь у фонтанчика.

Мэтт останавливается в шаге от меня, смотрит мне в глаза.

– Ты… – произносит он. – Я… э-э-э… это… – Он устремляет взгляд к потолку и глубоко дышит, отчего его парусиновая куртка свободного покроя раздувается и сдувается. – Наверно, я… в общем…

– Оливия! – раздается девичий голос. Ко мне подбегает Клэр, ее волосы стянуты в хвост, который колышется из стороны в сторону.

– Привет, леди, – здороваюсь я, не отворачиваясь от Мэтта.

Лицо его непроницаемо, морщинка между бровями наполовину скрыта под волосами, спадающими на лоб. Что он собирался сказать?

– Хорошо, что я тебя встретила, – говорит Клэр. – Пойдем прогуляемся? Нужно кое-что обсудить. Меня уже беспокоит вечеринка у Джунипер. Думаю, нам следует принять меры, чтобы минимизировать ущерб. – Она переводит взгляд на Мэтта. – Привет.

Он чуть вскидывает голову, что при желании можно принять за кивок.

Перейти на страницу:

Все книги серии 13 причин

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза