7 способов соврать

Мне знаком гнев. Порой тебя так сильно распирает злость, что ее не удержать. Иногда ярость извергается из каждой поры на коже, и ты чувствуешь, как расширяешься, искривляешься, превращаясь в нечто далекое от человеческого существа. Твое тело испускает жаркие волны исступленного бешенства. Клянусь, сейчас от одного моего дыхания мог бы расплавиться металл.

Недобросовестная реклама? Все, с меня хватит. Достали взгляды, и сплетни, и невежество. А как же интимность личной жизни?! До чертиков надоело, что во мне замечают только одну эту грань моей натуры.

– Я ничего не рекламирую! – Мой звонкий крик эхом отскакивает от стен гостиной. – Мое тело принадлежит не тебе. Я ничем тебе не обязана. Я не обязана оправдывать долбаные ожидания каких-то придурков. Я не обязана ни перед кем извиняться за свою личную жизнь. Я никому ничего не должна, так что отвали от меня раз и навсегда!

Я отключаю телефон, со всей силы давя на клавишу. Экран гаснет, на нем расплывается обесцвеченное пятно. Я содрогаюсь, вонзившись зубами в губу. Потом, прижимая ладонь ко рту, быстро иду к лестнице. Мне плохо.

Вхожу в свою комнату, с мучительным спокойствием закрываю и запираю дверь. Телефон швыряю на кровать, на подушку в наволочке с изображением героев «Звездных войн». Мышцы на руке надуваются от напряжения, телефон утопает в лице Хана Соло, а я испускаю сдавленный животный вопль ярости. Стою, глядя на себя в зеркало: щеки пунцовые, рукав перекосился, мука в глазах. Опухшее лицо пылает негодованием, и мне кажется, что сама я – оплывающая восковая свеча.

В окне мелькают вспышки молний. Пасмурный день обернулся грозовой бурей.

На туалетном столике – фотография. Всегда стоит лицом к стене. Я привыкла к виду черного задника рамки – картонному квадрату, на котором собирается пыль. Но сейчас я поворачиваю снимок лицевой стороной.

Под стеклом стоит наша семья: мама, папа, Кэт и я – на фоне летнего дня. Каждый год папа настаивал, чтобы мы сделали рождественское фото ровно за шесть месяцев до Рождества, – чтобы отметить день, с которого приближается праздник. Кэт лучезарно улыбается, у папы на щеках образовались ямочки, у меня самой рот тоже до ушей. У мамы всегда была наготове шутка, поэтому улыбки у нас неделаные. В тот год она развеселила нас, сказав: «Как называют помощников Санты? Подклаусами».

Боже, как же мне хочется, чтобы вся наша семья снова была вместе. Я убить готова ради спокойного понимания Кэт и грубоватого подбадривания отца. Я хочу, чтобы мама убрала мне за ухо волосы или сходу сочинила на ночь сказку. Она могла часами рассказывать, тихо и безмятежно, пока весь мир не утопал в ее голосе, который обволакивал меня теплом и благостью. Я жила в полной уверенности, что, какие бы беды ни обрушились на меня, мама всегда будет рядом и поможет. Мама, благоухающая горьким ароматом. Мама с ее позвякивающими браслетами и заливистым смехом.

Но светлые воспоминания о ней омрачены другими – предвещающими ее неизбежный уход. Теперь я понимаю, что все признаки были налицо. Она часто куда-то уезжала – на день с ночевкой, на выходные, – больше нескольких недель подряд не могла находиться в Канзасе. Меняла хобби за хобби, перепробовав все, от тенниса до живописи. И друзей постоянных у нее тоже не было: она всегда очень скоро прекращала общение со знакомыми, каждый раз придумывая убедительную – и не очень – причину.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отшвырнуть и рамку. Ставлю снимок на место и падаю на кровать, силясь подавить гнев. За окном гремит гром, лениво, апатично и так зычно, что дом сотрясается.

Телефон искушает меня. Однако Джунипер я позвонить не могу – у нее своих проблем хватает. Клэр? Одному богу известно, что она скажет.

Мой палец на секунду зависает над контактом Мэтта. Но ведь он только что узнал про развод родителей. Вправе ли я нагружать его своими проблемами?

Почему бы и нет? Боже, до чего я эгоистична! Я нажимаю на кнопку вызова. Один гудок, второй, третий. Он снимает трубку:

– Оливия? Я… привет.

– Привет. – Голос у меня сиплый.

– Что… м-м… что случилось?

У меня вырывается писк, и я спешу зажать рот рукой. Не будь слабой. Не смей реветь. Плохо уже то, что ты вообще ему позвонила.

Какое-то время мне не удается издать ни звука. Дышать даже не могу. В груди тяжесть, будто между ребрами что-то застряло, как спутанные густые волосы на зубьях расчески. Сердце грохочет, каждый его удар – взрыв боли.

– Т-ты поговорил с родителями? – наконец выдавливаю я. – О Рассе?

– Нет. Поговорю после ужина, когда он спать ляжет.

– Хорошо. Хорошо, здорово.

Я рассматриваю потолок, стараясь дышать медленно и глубоко.

– Что с тобой? – спрашивает Мэтт. – Эй, рассказывай, не стесняйся.

– Это не… нет…

– Рассказывай, – настаивает он.

Снова вспышки молнии. Свет мигает. За окном темнотища, как ночью, хотя еще нет и шести часов.

– Просто… – качаю я головой.