7 Заклинатели (СИ)

Ее тревога каким-то образом передалась и белому ослу. Старушка надеялась как-то из этой тревоги выехать, и осел торопился. Радость никуда не уходила, но казалась то ли опасной, то ли привлекающей опасность. Если б бог был младенцем, то он уже встал бы на ножки и уперся ручками и головой в стенки ее тела. А какова была угроза и кому? Это не так важно, и старушка старалась уйти к Храму как можно быстрее. Бог радовался и прыгал, а паломница его берегла, и он не мешал ей. Тот, кто почуял их у моря, разинул челюсти, как лепестки цветка; может быть, он был подобьем змеи.

Осел сделал прыжок, не заметив препятствия. Старушка ударилась головой о низкую толстую ветвь какого-то незнакомого дерева, не такую гибкую и упругую, как еловые лапы. Ее сбросило с ослиной спины, и она сильно ударилась затылком о корень. Вспыхнул какой-то круглый ослепительно белый свет, и маленький бог, с которым она так и не успела познакомиться, свернулся в шарик, потом - в точку. Челюсти раскрылись еще шире, а змея натянула свои челюсти и на божественного младенца, и на голову его хранительницы.

Придя в себя, вдова охотника кое-как взобралась на осла и надежно привязала себя к этой спине с крестом, скрутив складки нескольких юбок. Змей все глотал и глотал ее, проталкивал все глубже, а нежная радость бога удалялась. Осел знал дорогу в Храм, и старушке нужно было заниматься только богом. Но, как она его ни звала, он исчезал, и, похоже, змее это очень нравилось. Вероятно, она заглатывала в первую очередь его и напряженно, бодро наслаждалась... А старушка оказалась чем-то вроде перца, когда его фаршируют жирной бараниной.

У Храма сидел Филипп, чье дежурство только что окончилось. По предписанию, он созерцал закат. Приняв осла с беспокойной ношей, он записал показания умирающей - но старая успела рассказать о черной змее и совсем лишилась сознания и в таком состоянии умерла. Белый осел вернулся в Храм - деньги вдовы охотника, значит, оказались пожертвованием. И покойницу, не скупясь и не роскошествуя, похоронили так, как хоронят привратниц, уборщиц, служанок и поварих.

Ни Филипп, ни его начальник так и не решили, приняла ли старая паломница кого-то из богов - и, если да, кем он был и погиб ли?

***

Тем временем Шванк наметил, куда ему податься. Один из новеньких герцогов карал еретиков на севере, другой собирал войска южнее и западнее. Открывался путь на восток. Чтобы не рисковать излишне, Шванк в толпе беженцев пересек реку на пароме, прошел восточнее по селениям и круто свернул на юг, к границам владений королев Броселианы и Аннуин.

И далее, углубившись в леса, он ступал недалеко от этой зыбкой незримой линии, которая легла ныне именно тут. Но жонглер был осторожен и в богатые неожиданными шуточками божеств владения Аннуин не лез. Если Лес сейчас охватывал и уносил с собою столичный город, то здесь этого было не видно...

Так он и шел, быстро, ни с кем не встречаясь, никого не заметив, незримо сопровождаемый двумя-тремя из зеленых рыцарей. Сыт бывал мелким собирательством и рыбной ловлей - у жонглеров крючки и леса всегда при себе. Иногда ему перепадали и деликатесы вроде сонь и жирных полевок на палочке. Рыцари были не против, пасли его незаметно и, как он чувствовал, расслабленно и не слишком внимательно. Было ему в ту пору уже очень сильно за тридцать.

Спустя дни или недели поредел Лес. Так напоминают о себе земли, выделанные человеком. Недавно тут паслись стада, и травы все еще были низки (хорошо, негде прятаться змеям), а древостой замещала молодая лиственная поросль - просто щетка прутьев. прячущая топкие лужи, и двигаться стало не слишком удобно. Отступив в дубовые, светлые владения Аннуин, отставной шут зашел чуть южнее, чем следовало.

Когда затрещала одна из сорок, ему пришла в голову на редкость удачная мысль.

"А зачем я иду на восток? Потому, что нельзя оставаться на западе, так. Но тогда надо бы... Да... Нужно уйти в Леса Востока, в мир иной. Там насмотреться чудес, набраться сказочных сюжетов... И тогда можно выбросить шапку и клетчатый плащ, можно навсегда вернуться в чернолесье..."

И Гебхардт Шванн представил себе, как ступает он по горам, усыпанным ржавой хвоей, как дышит сосновым воздухом, как сидит и сказывает, одетый в черное, у вечерних очагов; дети засасывают пальцы и даже кулаки, толстые бауэры разевают рты, смеются охотники... И сыплются в рот растолстевшему Шванку куски пирогов и сардельки, текут потоками сливки и пиво. Есть у Шванка свой маленький теплы домик...

Тут сорока застрекотала еще тревожнее, и сказитель пришел в себя. Он еще раз выбрал идти к востоку, и вскоре дубы сменились сначала липами, затем - березами. Потом проявилась широкая тропа и вывела его к лугу.