725 дней во льдах Арктики. Австро-венгерская полярная экспедиция 1871–1874 гг.

, 3 сентября, телеграмма из Вардё в Вену: «Август 1872 г. – на 14 месяцев замерзли в паковых льдах на северо-востоке (73° в. д.), затем дрейфовали на северо-запад. В 1873 г. обнаружили обширные земли. Октябрь встретили там же. Сохраняли в течение зимы положение 79°51′ с. ш., 59° в. д. Земля – более 82° с. ш.; на 83° с. ш. гарантировано основное ее распространение на север и запад. Май [1874 г.] – покинули непрочное судно. После 96-дневной санной поездки встретили лодки русской шхуны у Гусиной Земли. Криш умер от туберкулеза. Остальные здоровы. Команда превосходно себя оправдала.

Карл Вайпрехт»

Фок-мачта «Николая» украсилась австро-венгерским флагом. Каждый из нас старался привести в порядок свой костюм. Чтобы скрыть недостатки его, мы надели шубы. Стоя на палубе, мы с волнением ждали момента высадки на берег. Судно вошло в гавань. В 3 ч пополудни мы ступили на почву Норвегии с чувством полного освобождения от всех тяжелых испытаний.

Пока лейтенант Вайпрехт оформлял все денежные дела, я взял на себя передачу телеграмм. Весть о нашем возвращении быстро распространилась среди жителей местечка. Они выбежали из домов встречать нас. Я поспешил к станционному зданию. Телеграммы были переданы. Мы знали, что электрическая искра уже несет далеким друзьям весть о нашем возвращении и что она скоро-скоро достигнет их и обрадует.

Экспедиция окончилась. Незабываемым остался для нас обратный путь через Гамбург до Вены, но здесь не место говорить об этом. Зато интересным мог бы оказаться рассказ о том, каковы были наши первые впечатления в связи с сознанием, что мы снова приобщились к жизни всего человечества. Когда-то надеялись мы бросить якорь в родной гавани, но судьба захотела иначе. Старая добрая Норвегия приняла нас со всем свойственным ей гостеприимством. Почти сразу после прибытия нас окружили толпы жителей Вардё. Они питали к нам самые дружественные чувства и с величайшей готовностью шли навстречу всем нашим пожеланиям. Они приносили нам маленькие книжки отпечатанных писем[201] наших родственников, содержащих радостные вести для одних, известия о смерти – для других. Мы направились в предназначенные для нас квартиры. На улицах нас сопровождали толпы людей. Правда, они пришли, влекомые любопытством, но приветствовали нас, почтительно обнажая головы. Только несколько лопарей оказались навязчивыми. Они увязались за доктором Кепесом, который им очень понравился в момент передачи телеграфному чиновнику телеграммы на венгерском языке.

Мы вошли каждый в свой дом. Осуществилась давнишняя потребность, годами скрываемое желание остаться наедине. Мы были одни с чувством, что, наконец вышли из трудного положения, с чувством свободы от всяких забот и даже желаний, с ощущением всеобъемлющего счастья. И вот, несмотря на это, при каждом взгляде на окружающую обстановку, мы вспоминали о существовании каких-то особых потребностей, вызываемых жизнью в культурных условиях. Эти потребности были нами забыты за долгий период экспедиционной жизни. Мы ощутили вдруг необходимость отрешиться от своего неблагообразного вида и придать своей внешности некоторую аккуратность. Наши сапоги были без подошв, наши шубы и прочая одежда выглядели так, что трудно было бы, пожалуй, найти лучшее вещественное доказательство преходящести всего материального[202]. Оставить на себе всю эту дрянь могло стать делом более стойких философов, чем были мы. Наши волосы на голове и лице находились в страшно запущенном состоянии, а на руках отражались следы тяжелой работы. Внешность наша была такова, что разве лишь в обществе самоедов мы могли бы показаться достаточно представительными. И все-таки, несмотря на наш непривлекательный вид, мы были в тот же вечер приглашены к германскому консулу. За столом должны были присутствовать дамы!