777

Потом я шёл по улице. Шёл, шёл и пришёл к своему дому. Остановился во дворе, глядя на окна квартиры. Что произошло? Во что я влез опять? Так, спокойно. Пока ни во что не влез. Но меня уже мучила совесть. Я дал человеку надежду. Убить Вагиза? Это бы махом решило половину моих проблем. Во-первых, долг ему спишется автоматически, и у меня появится возможность заплатить банку первый взнос. Дальше будет отсрочка и возможность ещё что-то придумать. Только как я его убью? Никогда никого не убивал и даже мыслей таких не имел. Он меня сам распустит на нитки. Хотя это тоже выход. Вдруг проснулся мой внутренний голос. «Беги! – сказал он. – Куда угодно. Будешь бомжом где-нибудь в Хабаровске, это нормально в твоём положении».

– Эй! – меня окликнули.

Я посмотрел по сторонам и увидел старика-дворника.

– Освободился? – спросил он.

29

Старик привёл меня в дворницкую, где жил. Это была небольшая комната. У стены стоял топчан, напротив стол и два стула. По стенам висели старые плакаты и постеры с эстрадными певцами и древними рок-группами. На тумбочке я увидел старый пластиночный проигрыватель и колонку.

– Что будешь? – спросил старик.

– Водку, – ответил я.

– Я не держу в доме спиртного вот уже семнадцать лет. Выпьем чаю.

– Ладно, выпьем чаю, – сказал я.

Он включил небольшую электроплитку и поставил на неё чайник. Я надеялся, что хотя бы к вечеру тот закипит.

– Нужна музыка, – сказал старик. – Ты что хочешь?

– Михаила Круга, – ответил я.

– Это не музыка. Я спросил, какую ты хочешь музыку.

Старик был строг.

– Всё равно, что угодно.

– Ага. Хорошо. Я тут кое-что нашёл на свалке. Какие-то кретины выбросили. Полные кретины.

Он достал из тумбочки пластинку, включил проигрыватель. Послышалось мягкое шуршание, а потом заиграла медленная, грустная музыка. У меня прям ком к горлу подкатил. Настолько это было к месту. Будто похоронный марш по моей жизни.

– Чайковский, пятая симфония, – объявил старик. – Аллегро кон анима. Я хочу тебе помочь. Ты в беде.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Я же не глухой и не слепой. Я всё вижу и слышу. Но главное, у меня есть интуиция.

– У тебя есть деньги? – спросил я.

– Есть, – сказал дворник. – На кармане около двухсот рублей. Есть ещё на карте. Там три тысячи лежит.

– Тогда не беспокойся.

– Дать денег любой дурак может.

– Не скажи. А если так, дай мне пару адресов этих дураков.

– Брось. Я хочу сказать кое-что. Ты мой сын.

– Нет, я своего папашу знал. Я его копия. Внешне, по крайней мере.

– Чёрт с ним, с папашей! Я имел в виду, что ты для меня как сын. Ты единственный, кто не брезговал остановиться и поговорить со мной. Я люблю тебя, мой мальчик.

Старик прослезился. Мне стало неловко.

– Поцелуй меня, – сказал он.

– Как? В смысле?

– Как отца. В щёку.

Я встал и поцеловал его в щёку. Неожиданно он меня обнял. Дурдом какой-то! А от Чайковского мурашки бегали по коже.

– Ладно, – отлип от меня старик. – Расскажи мне всё.

– Водки точно нет?

– Я же сказал. Я не держу в доме спиртное уже семнадцать лет, четыре месяца и шесть дней. У меня есть отличный цейлонский чай.

«Не с помойки ли?» – подумал я.

– Я слушаю, – сказал старик.

И я всё рассказал. Ну, как всё? Про встречу с Ирадой и заказ на убийство Вагиза я пока промолчал. Но в остальном исповедался полностью. Даже про тигра, которого видел на дороге. Старик молчал. Я подумал, что сейчас он меня выгонит.

– Два миллиона туда, два сюда, – наконец подал он голос. – Это просто…

– Охуеть?

– Нет, нет, не говори этих слов. Я не ругаюсь матом в доме уже семнадцать лет, четыре месяца и пять дней.

– Но на улице-то материшься, я слышал.

– Там сложно не материться. Погоди, Пётр Ильич меня слишком умиротворяет. Нужно, чтобы мозг работал.

Старик сменил пластинку. Заиграло что-то грозное, бодрящее, прочищающее разум.

– Шостакович, – объявил он. – Симфония номер восемь.

– Класс!

– Мне надо хорошенько всё обдумать.

– Это точно.

Он сел на топчан и уставился в одну точку. Закипел чайник, и я его выключил.

– На ночлег я тебя устрою, – сказал старик.

– Спасибо.

– Тут живёт одинокая глухая бабка. Я ей помогаю иногда. Мусор выношу, в магазин хожу. Поживёшь у неё. Я скажу, что ты мой сын. Она точно пустит.

– Ох, спасибо.

– Сиди здесь.

Старик вышел. Шостакович закончил. Я выключил проигрыватель. Включил плитку, чтобы снова нагреть чайник. Вскоре старик вернулся.

– Дело в шляпе, – сказал он. – Бабка тебя пустит. Она спросила, любишь ли ты кошек.

– Да, конечно.

– Отлично. Дело в том, что у неё живёт несколько кошек. Она беспокоится, чтобы ты их не обижал.

– Нет, конечно. И в мыслях не держу. Я ведь и в детстве животных не мучил.

– А я мучил, – сказал старик. – Так, чайник скипел?

Он достал заварочный чайник, насыпал в него из пачки и залил кипятком.

– Я не слышу музыки, – сказал он. – Что тут у нас?

Старик убрал Шостаковича и достал другую пластинку. Включил. Заиграло нечто торжественное.

– Бетховен, – объявил старик. – Седьмая симфония. Теперь слушай, сынок. Ты должен решить свои проблемы, но решить их по-мужски. Не вздумай сбегать.

– А я разве думал?