И Люпен тоже смотрел на госпожу Кессельбах. Глаза Долорес оставались невидимы под опущенными веками, ее шелковистыми веками с длинными черными ресницами. Но как она чувствовала этот взгляд любви, который искал ее взгляда! Как она трепетала под неосязаемой лаской!
«Она любит его… она его любит, – подумал Люпен, сгорая от ревности. И когда Пьер позволил себе какое-то движение, вспыхнул: – О несчастный! Если он осмелится коснуться ее, я убью его».
Вместе с тем, отмечая расстройство своего разума и стараясь побороть его, он размышлял:
«До чего же я глуп! Как ты, Люпен, мог дать себе волю!.. Послушай, вполне естественно, что она его любит… Да, разумеется, тебе показалось, будто ты угадал в ней некое чувство при твоем появлении… некое волнение… Трижды идиот, ты ведь всего-навсего бандит, вор… в то время как он, он – герцог, и он молодой…»
Пьер не шелохнулся, только губы его дрогнули, и Долорес, похоже, оживала. Медленно, потихоньку она подняла веки, слегка повернула голову, и глаза ее вернули юноше тот самый взгляд, которым даруют себя и вверяются, взгляд более глубокий, чем самый проникновенный поцелуй.
Это произошло внезапно, стремительно, словно удар грома. Люпен ринулся в гостиную, в три прыжка набросился на молодого человека, повалил его на пол и, придавив коленом грудь своего соперника, обращаясь к госпоже Кессельбах, крикнул вне себя:
– Так, стало быть, вы не знали? Он вам не сказал, мошенник?.. И вы его любите, его? Неужели он похож на великого герцога? Ах, до чего забавно!..
Он в ярости усмехался, в то время как Долорес смотрела на него с изумлением.
– Он – великий герцог! Герман IV, герцог Дё-Пон-Вельденца! Правящий государь! Великий курфюрст! Просто умереть со смеху. Он! Да его зовут Бопре, Жерар Бопре, это последний из бродяг… Нищий, которого я подобрал в грязи. Великий герцог? Это я сделал его великим герцогом! А-а! До чего смешно!.. Видели бы вы, как он отрезал себе мизинец… три раза падал в обморок… мокрая курица… А-а! Ты позволяешь себе поднимать глаза на дам… и бунтовать против хозяина… Ну погоди, великий герцог Дё-Пон-Вельденца!
Схватив юношу на руки, точно какой-нибудь сверток, Люпен раскачал его и выбросил в открытое окно.
– Берегись роз, герцог, у них есть шипы.
Когда он обернулся, рядом с ним стояла Долорес и смотрела на него глазами, которых он у нее не знал, глазами женщины, которая ненавидит и которую душит гнев. Возможно ли, чтобы это была Долорес, слабая, болезненная Долорес?
Она прошептала:
– Что вы делаете?.. Вы осмеливаетесь?.. А он?.. Значит, это правда?.. Он солгал мне?
– Солгал ли он? – воскликнул Люпен, понимая ее женское унижение. – Солгал ли он? Он, великий герцог! Просто-напросто шут, инструмент, который я настраивал, чтобы играть на нем мелодию моей фантазии! Ах, глупец! Глупец!
В ярости он топал ногой, грозя кулаком в сторону открытого окна. Потом принялся ходить из конца в конец по комнате, бросая фразы, в которых прорывалось неистовство его тайных помыслов.
– Глупец! Значит, он не видел, чего я жду от него? Не угадал величия своей роли? А-а! Эту роль я силой вобью в его мозги. Выше голову, кретин! Ты будешь великим герцогом по моей воле! И правящим государем! С цивильным листом и подданными, чтобы обирать их! И дворцом, который вновь отстроит тебе Карл Великий! И хозяином, которым буду я, Люпен! Понимаешь ты это, тупица? Выше голову, черт подери, еще выше! Посмотри на небо, вспомни, что один из династии Дё-Пон был повешен за воровство еще до того, как встал вопрос о Гогенцоллернах[10]
. А ты носишь имя Дё-Пон, черт возьми, по крайней мере, ты – один из них, и рядом я, я, Арсен Люпен! И ты будешь великим герцогом, говорю тебе, пусть и картонным, но великим герцогом, одухотворенным моим дыханием и горящим моим огнем. Марионетка? Пусть так. Но марионетка, которая будет говоритьОн застыл, словно ослепленный великолепием своей грезы.
Потом он подошел к Долорес и глухим голосом произнес:
– Слева от меня – Эльзас-Лотарингия… Справа – Баден, Вюртемберг, Бавария… южная Германия, все эти плохо спаянные государства, недовольные, раздавленные сапогом прусского Карла Великого, но встревоженные, готовые освободиться… Понимаете ли вы, что такой человек, как я, может устроить там, среди них, какие чаяния он может пробудить, какую ненависть раздуть, какие вызвать возмущения и мятежи?
Потом еще тише повторил: