813

Дудвиль отвел его в другую таверну, где представил ему маленького господина, довольно бедно одетого: Герра Стокли, служащего архивов гражданского состояния.

Беседа была долгой. Ушли они вместе, и все трое украдкой проследовали по кабинетам ратуши. В семь часов Люпен отужинал и уехал. В десять часов прибыл в замок Брюггена и спросил Женевьеву, чтобы вместе с ней попасть в комнату госпожи Кессельбах.

Ему ответили, что мадемуазель Эрнемон вызвали в Париж телеграммой от бабушки.

– Ладно, – сказал он, – но госпожу Кессельбах можно увидеть?

– Мадам удалилась сразу после ужина. Должно быть, она спит.

– Нет, я заметил свет в ее будуаре. Она примет меня.

Впрочем, он не стал дожидаться ответа госпожи Кессельбах. В будуар он вошел почти сразу вслед за служанкой и, отослав ее, обратился к Долорес:

– Мне нужно поговорить с вами, мадам, это срочно… извините меня… Признаю, что мой поступок может показаться вам неуместным… Но вы поймете, я в этом уверен…

Он был крайне возбужден и, похоже, не расположен откладывать объяснение, тем более что на входе ему послышался какой-то шум.

Однако Долорес была одна. Она лежала и усталым голосом сказала ему:

– Быть может, мы могли бы… завтра…

Он не ответил, внезапно пораженный запахом, который удивил его в женском будуаре, запахом табака. И сразу же у него появилось предчувствие, даже уверенность, что там находился какой-то мужчина в тот самый момент, когда сам он входил, и что мужчина все еще находится здесь, где-то спрятавшись… Пьер Ледюк? Нет, Пьер Ледюк не курил. Тогда кто же?

Долорес прошептала:

– Прошу вас, покончим с этим.

– Да, да, но прежде… не могли бы вы сказать мне?..

Он умолк. К чему спрашивать ее? Если тут действительно прятался какой-то мужчина, разве она выдаст его?

Тогда он решился и, пытаясь преодолеть угнетавшее его опасливое смущение от ощущения чужого присутствия, произнес тихонько, так, чтобы услышала только Долорес:

– Послушайте, я узнал одну вещь… которой я не понимаю… и которая глубоко волнует меня. Необходимо ответить мне, Долорес.

Он произнес это имя с величайшей нежностью, словно пытаясь повлиять на нее дружелюбием и лаской своего голоса.

– Что это за вещь? – спросила она.

– В регистрационной книге гражданского состояния Вельденца значатся три имени, это имена последних потомков семьи Мальреш, обосновавшейся в Германии…

– Да, вы мне об этом рассказывали…

– Это прежде всего Рауль де Мальреш, более известный под псевдонимом Альтенхайм, бандит, апаш высшего света – ныне покойный… убитый.

– Да.

– Затем Луи де Мальреш, чудовище, ужасный убийца, тот, кто через несколько дней будет обезглавлен.

– Да.

– Затем Изильда, безумная…

– Да.

– Таким образом, все это установлено, не так ли?

– Да.

– Так вот, – продолжал Люпен, еще больше наклоняясь к ней, – из расследования, которое я предпринял недавно, явствует, что второе из трех имен, Луи, или, вернее, часть строки, в которую оно было вписано, некогда подчистили. Сверху появилась новая запись, которая, однако, не закрыла полностью того, что было написано прежде. Таким образом…

– Таким образом?.. – тихим голосом произнесла госпожа Кессельбах.

– Таким образом, с помощью хорошей лупы и особых методов, которыми я располагаю, мне удалось восстановить некоторые из стертых слогов и безошибочно, со всей достоверностью, определить прежнюю запись. Так вот, там обнаруживается не Луи де Мальреш, а…

– О! Молчите, молчите…

Внезапно сломленная слишком долгим усилием сопротивления, которое она оказывала, госпожа Кессельбах согнулась и, обхватив голову руками, сотрясаясь всем телом, заплакала.

Люпен долго взирал на это беспечное и слабое существо, столь жалкое, столь растерянное. И ему захотелось замолчать, прекратить мучительный допрос, который он ей навязывал.

Но разве он действовал так не для того, чтобы спасти ее? И чтобы спасти ее, разве не требовалось ему узнать правду, какой бы болезненной она ни была?

Поэтому он продолжал:

– Зачем этот подлог?

– Это мой муж, – пролепетала она, – он сделал это. С его-то деньгами он мог все, и перед нашим бракосочетанием добился от мелкого служащего, чтобы в регистрационной книге изменили имя второго ребенка.

– Имя и пол, – заметил Люпен.

– Да, – сказала она.

– Так, значит, – продолжал он, – я не ошибся: прежнее имя, настоящее, было Долорес? Но почему ваш муж?..

– Вы не понимаете?

– Нет.

– Но посудите сами, – с дрожью в голосе сказала она, – я была сестрой безумной Изильды, сестрой бандита Альтенхайма. Мой муж или, вернее, мой жених не хотел, чтобы я оставалась такой. Он любил меня. Я тоже любила его, и я согласилась. Он вымарал в регистрационной книге Долорес де Мальреш, он купил мне другие документы, другую личность, другое свидетельство о рождении, и я вышла замуж в Голландии под другим девичьим именем, Долорес Амонти.

Поразмыслив с минуту, Люпен задумчиво произнес:

– Да… да… я понимаю… Но тогда Луи де Мальреша не существует и убийца вашего мужа, убийца вашей сестры и вашего брата зовется иначе… Его имя…

Распрямившись, она поспешила сказать: