99 дней

Гостиница открывается через несколько дней, и Пенн пашет на всю катушку: этим утром она заставила нас с Дези чистить ватными палочками детали лепнины, затем прервала нас на полпути, чтобы мы опробовали на кухне три разных кетчупа. Я вымотана, руки и плечи словно выжали. Я так устала, что машу в ответ заносчивой Микаэле, когда иду по коридору к табельным часам, но она разворачивает руку и вместо этого показывает неприличный жест.

– Доброй ночи, сучка, – произносит она нараспев, дверь за ее спиной захлопывается.

– Здорово, – бормочу я и закатываю глаза, хотя чувствую, как к лицу приливает знакомый жар стыда. Мне хочется поехать домой и завалиться спать, ни с кем больше не разговаривая, но, забрав из шкафчика сумку и направившись к выходу, вижу Тесс, которая отмечает карту.

– Тяжелый денек? – спрашивает она, хотя сама выглядит довольно утомленной – могу только представить, чем она сегодня занималась в бассейне, может, терла зубной щеткой плиточные швы или типа того. На Тесс шорты и футболка гостиницы со старым логотипом, которую, наверное, она откопала где-то в отеле. Волосы убраны в спутанный пучок на макушке. Она не похожа на супермодель, не настолько высокая или необычайно привлекательная. Оттого ее сложнее ненавидеть.

– Тяжелый денек, – повторяю я, отмечаю карту и возвращаю ее в соответствующую прорезь. Табельные часы были сделаны еще в шестидесятых. Я поднимаю руку, чтобы помахать на прощание, чувствуя себя рядом с ней неловко, но Тесс тоже поднимает руку, поэтому я останавливаюсь.

– Слушай, Молли, – говорит она, передергивая широкими спортивными плечами. В руке держит наполовину съеденный персик. – Я, наверное, просто хотела сказать… – Она замолкает. – Господи, это так неловко. Это очень неловко, правда?

Я улыбаюсь.

– Немного, – признаюсь.

– Хорошо, – говорит Тесс. – Ну, мы в этом деле вместе, так что начну без прелюдий. Я лишь хотела сказать, я ощущаю, что между нами происходит что-то странное, но так как мы вместе работаем и после открытия будем постоянно видеться, что бы ни случилось до моего переезда сюда, ты не делала мне ничего плохого, понимаешь? И хотя… – Она снова замолкает и морщит нос. – Надеюсь, у тебя ко мне такое же отношение.

Сейчас я чувствую себя невероятно благодарной и неожиданно выросшей на пять сантиметров.

– Я думала, ты меня ненавидишь, – выпаливаю я и смотрю на нее, моргая под ярким освещением служебного коридора. – В смысле, из-за…

– Я читала книгу, – признается Тесс. – И я имею в виду, Патрик рассказал мне…

Я перебиваю ее кивком.

– Да…

– Но я точно не ненавижу тебя. Честно говоря, я немного тебя боялась.

– Серьезно? – Не верю своим ушам. – Почему? У меня нет друзей! Ты разве не заметила, что у меня нет друзей?

– У тебя есть Гейб, – отмечает Тесс. А потом как будто понимает, что использовала не самый лучший пример. – И ты любимица Пенн. Просто, не знаю, ты уже давно знаешь этих парней, Имоджен…

– Все совсем не так. – Я качаю головой. – Как бы раньше ни было, сейчас все совсем не так.

– Ну, неважно. – Тесс улыбается, затем доедает персик и кидает косточку в мусорную корзину. – Значит, у нас все хорошо? Я не хотела все чертово лето заниматься такой ерундой, как в «Дрянных девчонках», я так никогда не поступаю. У нас все хорошо?

– Все хорошо, – говорю ей и искренне улыбаюсь. Даже если Патрик будет ненавидеть меня до конца жизни, я рада, что у него есть Тесс. – Да, у нас все хорошо.

День 19

В столетнем театре Силвертона устраивают «Лето Спилберга», и ухмылка Гейба на падающем с козырька свету кажется яркой и кривоватой.

– О, я тебе кое-что принес, – говорит он, пока мы идем по парковке, роется в кармане шортов и достает пластмассовые очки с приделанными к ним носом и пушистыми синтетическими усами. – Чтобы не обнаружили.

Я громко смеюсь, когда мы заходим в лобби, и забираю их. Кончики его пальцев касаются моих.

– А ты смешной, – говорю ему. – Теперь меня никто не заметит.

– Никто. – Гейб усмехается и тянется за кошельком, когда мы подходим к кассе. – Я заплачу, – легко произносит он и отмахивается от моей попытки заплатить.

– Уверен? – спрашиваю я, повесив маскировку на ворот футболки. До этого момента мы платили каждый за себя, даже когда делали что-то вместе – обедали в «У Банчи» или ели хот-доги в первый вечер. И я не понимаю, что стоит за сменой правил. Это не свидание, твердила я себе во время подготовки к вечеру, но нанесла за уши каплю ванильных духов и накрасила глаза.

Гейб позволяет мне заплатить за попкорн, и мы устраиваемся на потрепанные красные сиденья, с краев которых свисают малиновые нитки. В прохладном воздухе пахнет прогорклым маслом и солью. Театр старый, и ряды жмутся друг к другу: колено Гейба упирается в спинку кресла перед ним, и сидящая там девушка разворачивается и бросает на него неодобрительный взгляд, но потом понимает, какой он симпатичный, и улыбается.

Гейб смущенно качает головой.