99 имен Серебряного века

И Марк Слоним делал вывод: «Маяковский был кремлевским поэтом не по назначению, а по призванию. Он забыл, что поэзия не терпит заданных тем, и решил не только стать выразителем революции, но и сотрудником и бардом революционной власти. Он действительно „состоял в службах революции“, он действительно отдал свое перо правительству… Он всерьез считал себя бардом революции и чванился своей поэтической силой, и громоподобным своим голосом, который, казалось ему, раздается в унисон с раскатами революционной бури…»

Юрий Карабчиевский: «Он не был поэтом воспринимающим, он был поэтом изобретающим. То, что он сделал, — беспрецедентно, но все это — только в активной области, в сфере придумывания и обработки. Все его розы — изобретенные. Он ничего не понял в реальном мире, ничего не ощутил впервые…»

Так что к Маяковскому существует разное отношение, от восторженной любви до полного неприятия.

Еще одно парадоксальное мнение из лагеря авторов журнала «Нашего современника»: Маяковский хорош, но его испортили «советские еврейские салоны». Но это, конечно, бред.

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Надломившийся Серебряный век востребовал новую звезду — бунтующую, шалую, сверхновую. Ею и стал Владимир Маяковский. А потом он взял и сам погасил свою звезду.

МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич 2(14).VIII.1865, Петербург — 9.IX.1941, Париж

Известно, что основы характера закладываются в раннем возрасте. О своем детстве Мережковский писал:

Всегда один, в холодном доме рос
Я без любви, угрюмый, как волчонок.

Не нашел он теплоты и в дальнейшем — в классической гимназии и в Петербургском университете. «У меня так же не было школы, как не было семьи». Всего он достиг сам, самостоятельной работой, отсюда и «кабинетный характер». Истинный человек книги.

В мемуарах «Человек и время» Мариэтта Шагинян вспоминает о Мережковском, что это был сухонький, невысокого роста, черноглазый брюнет с бородкой клинышком, очень нервный, всегда мысленно чем-то занятый, рассеянно-добрый, но постоянно в быту как-то капризно-недовольный. Преувеличенно ценил свои книги. Они казались ему пророческими.

Внесем поправку в характеристику, данную Шагинян: Мережковский был не в быте, а над бытом, который его вовсе не интересовал, он парил в эмпиреях.

Я людям чужд, и мало верю
И добродетели земной;
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.

Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь,
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.

О небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.

Это стихотворение «Голубое небо» написано Мережковским в 1894 году, когда ему было 29 лет. А стихи он начал писать с 13 лет. В 15 лет юный Мережковский отважился читать свои стихи Достоевскому. «Краснея, бледнея и заикаясь, я читал ему свои детские, жалкие стишонки, — вспоминал этот эпизод Мережковский. — Он слушал молча, с нетерпеливою досадою… „Слабо… слабо… никуда не годится, — сказал он наконец. — Чтобы хорошо писать, страдать надо, страдать“».

Что можно возразить классику?!.

В том же 1880 году Мережковский познакомился с популярным поэтом Надсоном, «полюбил его, как брата», и благодаря ему смело вступил на порог литературной жизни. Мережковскому повезло: он встречался со многими корифеями русской литературы — с Гончаровым, Майковым, Полонским, Плещеевым, Короленко, Гаршиным… Николай Михайловский и Глеб Успенский стали его учителями, но, правда, ненадолго.

С 1885 года Мережковский печатает стихи во многих петербургских журналах и становится известным поэтом. В стихотворении «Волны» он сформулировал свою «идефикс»:

Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
О, никому отчета не давать
И только жить для радости, для жизни
И в пене брызг на солнце умирать!..

Влияние Ницше? Несомненно. Но в ницшеанство Мережковский внес и нечто свое, некую русскость:

Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
Чтоб вольно жить — увы! я слишком слаб…
О, неужель свобода невозможна
И человек до самой смерти — раб?