9b58864f25e6442ef7bd155c13772be4

Мне всегда нравилась девичья спина, но поворачивать прекрасный цветок на живот тоже запрещено, и я, сцепив зубы, глажу и ласкаю грудь, целую живот, добиваясь тихих вздохов и яркого румянца. Сама дева тоже не ленится – целует и прижимается пышной грудью. Вроде, все при ней. Нежные руки осторожно прикасаются к моему телу, ее взгляд затуманен страстью, губы приоткрыты, а я отчего-то холоден. Не могу отделаться от мысли, что целуется и милуется она в точности также, как сотни дев до нее. Я отлично знаю, что перед тем, как попасть ко мне, девы тщательно моются, удаляют волосы на теле, умащиваются маслами, а также главный евнух напоминает счастливицам, как следует вести себя в постели великого меня. Видимо, с последним происходит некая неурядица – посещающие меня одалиски невероятно однообразны. Я даже говорил об этом с управляющим. Но без толку: этот сын ишака, не моргнув глазом, предложил удавить девочку, если она мне так не угодила. Пришлось уверять, что я всем доволен. Не погибать же девчонке лишь из-за того, что главный евнух желает мне досадить? Наверное, стращает бедняжек до обмороков, лишь бы не отклонялись от его указаний.

Почему-то горячая волна накрывает меня только после того, как я вспоминаю голубые глаза Захи.

С утра настроение ни к шайтану. Одеваясь во все новое, тихо закипаю. Девица улыбается во сне, и ее безмятежное лицо вызывает новый приступ раздражения. Обижать ее не хочется. Не думаю, что именно эта одалиска виновна в моих бедах. Однако, делать со всем этим что-то надо. Например, расселить, наконец, сераль. Пора разгонять этот гадюшник. Выдам всех нетронутых замуж, а «тронутых» распределю среди вельмож. А кизлярагасы все-таки убью как-нибудь. И позатейливей. Про изощренное смертоубийство лучше всего посоветоваться с человеком, для которого умертвление себе подобных стало делом жизни.

Раздражение требовало выхода, и я решил наведаться к палачу в надежде, что беседа немного развеет тягостное умонастроение.

Вообще-то обычно наказаниями занимается кизлярагасы – поручает стражникам из охраны высечь, побить палками или удушить. В моем дворце проживает более тысячи людей, постоянно кто-то из них совершает оплошности: серьезные и не очень. Если кто-то из слуг перевернет на пол блюдо, то, скорее всего, будет отправлен к ближайшему стражнику за вразумлением, но, конечно же, не к палачу. Палач нужен для серьезных преступников. Молчаливый мужчина с тяжелым взглядом пришел ко мне сам. Не знаю уж, сколько он сунул кизлярагасы за содействие. Наверное, достаточно, чтобы жадный евнух не задумался над тем, кого ко мне ведет.

Жил Сирхан там же, где и работал – в углу пыточной лежал матрац, рядом находились ларь и столик. Я, прямо скажем, не перегружал его работой, а чтобы не сидел без дела, поручил организовать все так, чтобы исключить влияние кизлярагасы на назначение и исполнение наказаний. Сирхан поклонился и потребовал денег, конечно же.

За полгода тихий мужчина устроил все, как я повелел, и еще одна ниточка ускользнула из цепких пальцев кизлярагасы – теперь провинившиеся шли к Сирхану и именно ему несли подношения, чтобы смягчить свою участь. Я прекрасно знал, что за небольшую мзду помощник палача не станет усердствовать, попридержит руку и даже смажет пострадавшее место, чтобы быстрее заживало. Бороться с подобным, с моей точки зрения, не имело смысла, и я делал вид, что не в курсе.

Мне всегда нравилось появляться внезапно. И еще – слушать чужие разговоры, хотя некоторые и полагают, что это занятие не пристало достойному мужу. Не важно. У меня на эту тему свое мнение.

- Сирхан, мне больно! – грустно произнес чей-то голос, я насторожился и придержал шаг – в речи неизвестного не было страха, и мне стало любопытно.

Я остановился послушать, янычар молча замер за моим плечом.

- Понятное дело, Наджи! Как ты умудрился так расшибиться? – пробурчал низкий голос палача.

- Сам не знаю, - вздохнул некто по имени Наджи.

Наджи? Уж не мой ли это танцор? Я осторожно выглянул из-за угла, палач сидел на подушке, а наложник – на сундуке, Сирхан осторожно обрабатывал пораненную коленку, его движения были бережны; обыкновенно затвердевшие, словно каменные, черты лица сурового палача расслабились, уголки губ дергались, пряча улыбку. Чудеса. Этот человек на моей памяти ни разу не улыбнулся.