9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Мы старались поддерживать связь, она делилась, как она себя чувствует. По текстовым сообщениям, казалось, что все потихоньку налаживается. И ка только появлялось, это робкое чувство на светлое будущее, как оно сразу уничтожалось пьяным звонком от П. среди ночи. Заплетающимся языком она пыталась доказать, как она хочет быть со мной, и какой я мудак, что все похоронил. Я обрывал связь, однако, она сразу же каялась и посыпала голову пеплом, что ценит меня в любом статусе и что очень рада, что я есть в ее жизни. И как она полностью осознает какой у нее в башке беспорядок и что очень хочет стать лучше. И так далее. И так продолжалось довольно долго. Более чем достаточно, чтобы любой здравомыслящий человек начал догадываться о зацикленности своего положения. В конце концов, и я тоже понял. Ничего не изменится ни со мной, ни без меня. В зрелом возрасте уже ничто не может изменить сформировавшуюся личность. Разве что глубочайшее эмоциональное потрясение. Но все остальное, такое как окружающие, а уж тем более воля, может принести лишь косметические изменения. Человек остается со своей сутью. Потому что суть и есть определение человека.

После одной из бесчисленных выяснений отношений было необычайно продолжительное затишье. П. не показывалась в поле зрения, не звонила, не присылала сообщения. Мне было очень интересно, как она справляется. Возможно, действительно что-то осознавала на глубинном уровне. Увидела, что ее поведение неприятно ей самой, может залегла на дно, отрубила все связи, дабы избавить себя от соблазнов, проводит вечер с семьей или с близкими друзьями. Я скучал по ней, но тревожить не хотел. Как мне казалось, что моя помощь ей точно не понадобится. Да и честно, я не понимал, какую помощь я могу ей оказать. Быть постоянно рядом, чтобы следить за ней – я не смогу. Выслушать ее, устроить интервенцию, сводить к какому-нибудь доктору? Все это бессмысленная ерунда. В таких случаях имеет значение только огромная вера и любовь, у меня не было ни того, ни другого. Все остальное: внимание, забота, жалость, приободрение, порицание – лишь временные костыли.

Через пару месяцев я увидел в сети анонс грядущего через пару дней выступления ее группы. Как раз в том баре, где проходила та кабаре вечеринка. Да, место не ахти, но зато концерт должен был эксклюзивно коллектива П. Чуть позже она прислала мне личное приглашение. Я некоторое время колебался, стоит ли идти. Но в итоге принял его. Все-таки она вновь нашла в себе силы выйти на сцену, а с учетом следа, после того происшествия, это был смелый поступок. Я сверился, как она поживает. Она отстраненно-вежливо ответила, что все в порядке. Я был рад это слышать, хотя верилось с трудом.

В тот вечер я намеренно немного опоздал. Когда я открыл уже знакомую мне дверь, музыка на всей громкости доносилась из самого чрева заведения. Я прокрался вдоль стойки, предусмотрительно прихватив там пинту привычно гадкого пива. Лавируя с ним между завороженными слушателями, я забрался в самый дальний и темный угол, насколько это было возможно в том крохотном заведении.

П. со своей командой была на сцене. Софиты лаконично обволакивали в свой строгий свет ее фигуру. Силуэт размеренно двигался в клубах холодного льда. Она была облачена в длинное белое закрытое платье, волосы зачесаны назад. Безупречный в своей холодной стерильности облик, даже не смотря, что из-под платья то и дело показывались ее выцветшие розовые кеды с маленькой дырочкой на большом пальце.

Песни были уже мне знакомы. Некоторым я невольно двигался в такт. Мне действительно нравилась музыка, которую создавала П. В противном случае все это было бы сплошным лицемерием. Ей удавалось так легко самые глубокие, самые фундаментальные чувства оборачивать в изящную оболочку, используя рифмы и гармонии на грани безумия и преподносить их со сцены с поражающей силой и честностью. Она разрывала себя, она показывала, все что у нее есть, выворачивая душу, порой неловко, порой резко. Она говорила на близкие и тонкие темы, рассказывала о том, что всем было знакомо понятно, и делала она это самым прекрасным языком.

В тот вечер на сцене она была хороша. Но чего-то не хватало. Я видел прежние выступления. Все тот же строгий безупречный образ, те же закрытые глаза за густыми тенями, тот же голос на грани срыва и те же магические движения. Но той мельчайшей толики одержимости, которая отличает великолепное от гениального, я ощутить не мог. Возможно, это было только мое субъективное восприятие. Все остальные вроде бы все также завороженно смотрели на сцену, точнее именно на нее. Только казалось, что и П. понимает, что нечто незримое сломалась. Она оглядывалась в проигрышах, порой еле заметно осторожничала, когда впадала в транс. Между песнями нервно шутила, в голосе были различимы нотки беспокойства. Параноидальное чувство, когда ощущаешь, что что-то не так, но понять, что именно никак не получается.