9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

– Ок, ну и дальше что?

– Что? Ты пропала куда-то, не отвечала на звонки. Неужели так было сложно позвонить?

– Я была занята. Извини.

– И чем же, позволь узнать?

– Пила. – она вновь потянулась к бутылке. Я забрал вино у нее из рук, за что получил удар в плечо.

– И что, ты теперь будешь предаваться жалостью к себе? – ответил я на это с подавляемой злостью.

– Тебе-то какое дело? Все, уже ничего не исправить, никто из нормальных людей не будет иметь с нами дело после такого. Этот же хер с радио всех знает, а я в него швырнула микрофоном. Все пять лет в группе, все песни, все пошло по пизде! Мы так и останемся кучкой никому неизвестных жалких музыкантов и будем играть в вонючих барах за пойло.

– Ну скандал тоже ведь неплохое событие, по крайней мере заговорят.

– Да кому тут о чем-то говорить? Что мы обосрались, что я долбанная истеричка? Гребаный позор. Не могу об этом думать, – она вновь протянула руку к бутылке, но я ее уже с силой отпихнул.

– Может тебе хватит?!

– Отъебись от меня! – П. взбесилась. Она взяла кружку и со всей силы швырнула о стену, та разлетелась на мелкие кусочки. – Какого хера тебе вообще от меня надо!

Я, аккуратно переступая, чтобы не напороться на осколки, пошел за совком. П. скрылась в комнате. Пока я подметал, она успела переодеться в свою одежду, после чего выбежала из квартиры, громко, хлопнув дверью напоследок. Я подумал, что это не худший финал из возможных в наших отношениях.

Но я поторопился ставить точку. На следующий день от нее пришло длинное сбивчивое аудиосообщение. В нем она слезно просила прощения, пыталась объясниться какой это все для нее удар, но это не является оправданием для подобного поведения, как ей ценны наши отношения, как она дорожит мной, просит, чтобы я не отворачивался от нее в такой момент. Я дослушал до половины, после чего долго смотрел на телефон, но все-таки позвонил ей. Она повторила ровно то же, что прислала ранее. Я ответил, что не держу на нее зла. П. обрадовалась и пообещала, что будет аккуратнее с выпивкой, и скоро все будет нормально как прежде.

Мы продолжили встречаться. Я заходил к ней под конец смены, встречал после репетиций. Но уже не было как прежде. Те редкие моменты ее угрюмости, которых я так опасался, и как оказалось не зря, стали преобладающими. Она встречала меня с натянутой улыбкой, и мы тяжело брели домой. П. была будто в каком-то анабиозе, словно червь-паразит проник глубоко в ее сознание, и каждый день свежевал корку забвения того злополучного вечера. Я пытался ее отвлечь, уверяя, что все будет хорошо, что они еще наверняка получат свой шанс выстрелить. Но она лишь рассеянно кивала. И мы брели дальше сквозь удушающую пелену безысходности через серые отталкивающие пейзажи, по серым убогим улицам с ощущением дикой горечи на языке, которые от поцелуев становилась еще горче. Она перестала писать новые песни. Раньше мне так нравилось, когда она могла брать мою гитару, и что-то тихонько напевать. Но теперь она безучастно на нее смотрела и просила спрятать под кровать, чтобы та не мешалась.

Бывали моменты какого-то просветления, когда ей каким-то чудом удавалось вырваться из ямы самокопания, и снова быть живой и дерзкой девушкой, которую я тогда увидел на сцене. Но они были слишком редки и слишком быстротечны, спустя всего пару минут после таких вспышек она вновь представала собственной тенью с трепанацией разбитых надежд.

А дальше все стало только хуже. Если раньше в конце смены она могла пропустить стопку вместе со мной на дорожку, то теперь я встречал ее уже в хорошей кондиции, что мне приходилось доделывать за нее вечернюю уборку. Мы несколько раз говорили на повышенных тонах после этого, так что у меня закончились все кружки дома. Потом же, она, конечно, обещала исправиться. Однако, через пару дней звонил ее гитарист, и просил что-нибудь сделать, так как она появлялась на репетициях уже не в состоянии связно петь. И снова шли разговоры на повышенных тонах. Я безумно злился, она кричала. Потом она вновь просила прощения и обещала исправиться. Но после одного жуткого вечера, уже с использованием ножей, кровью, истерикой и собственным членовредительством, я сдался. Я просто сдался. Я понял, что не в силах ей помочь, а смотреть со стороны, как она сама себя уничтожает, было выше моих сил.

Я зашел к ней вечером, как обычно. Она по приветствовала меня как ни в чем не бывало и начала рассказывать о курьезном случае на работе. Я молча слушал. П. заметила мой сосредоточенный вид и сверилась все ли в порядке. Я ответил, что все хорошо. Она продолжила. Как только мы выбрались на улицу, моей следующей фразой стала: «Я не хочу продолжать с тобой видеться». Она замолчала, посмотрела на меня и лишь сдавленно ответила: «Понятно». Я было начал неуверенно говорить, что все нормально, все к лучшему, она великолепна и прочий банальный извиняющийся бред, который обычно говорит тот, кто разбивает в клочья мир другого человека, но при этом оборачивает ржавый арматурный прут в плюшевую тряпочку. Смысла в этом нет никакого.