9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Э. произносила слова перед собой, не поворачивая головы, даже скорее просто безучастно роняла их на холодный серый асфальт. Мне приходилось подстраиваться и подбирать их, спасая тем самым от участи полного забвения. Речь была монотонна, расслаблена, истощена, но при этом конструкции не были односложными. Ее внутренняя культура не позволяла им просто вываливаться бесформенными комками изо рта, словно отплевываться, даже в такой бессодержательной беседе как в тот день. Словосочетания были выверены и отточены, но общий выгоревший настрой придавал им несмываемый оттенок бессмысленности и от того трагизма, некой предрешенности, которую невозможно спрятать ни за иронией, ни за сарказмом. Ее походка была размеренно-монотонной, мою речь она соотносила с ритмом своих шагов, и ее ответы выверенно ложились в этот неторопливый монотонный гипнотический ритм. Мягкие прямые каштановые волосы падали на ее скулы, а когда она откидывала их и все-таки удостаивала меня взглядом, он всегда был несколько рассредоточен. Когда же мне удавалось ловить ее внимание, то в глазах отражалась маленькая вспышка изумленности, словно она каждый раз поворачивая голову обнаруживала меня, все то время идущего рядом, заново. Вероятно, она не хотела или не могла сконцентрироваться на настоящем моменте.

Порой она поднимала голову и, щурясь, разглядывала пустые окна, искусные карнизы, цветастые занавески, кроны деревьев, следила за перемещением с ветку на ветку беспокойных воробьев. Если на нашем пути встречались толстые коты на тротуарах или подоконниках первых этажей, то она непременно тихо и уважительно кивала им. Мне же можно было не стараться говорить что-либо интересное, или смешное или даже осмысленное. Полагаю, ей просто нравился какой-то человеческий звук рядом, это как когда включаешь телевизор, чтобы не чувствовать себя одиноко. Когда я один раз прервался, она посмотрела на меня с возмущением. На попытку подловить ее на безразличии, она с уверенностью ответила, что я рассказывал ей о гражданской войне в Испании. Что, к моему стыду, было правдой. Я действительно говорил ей о Франко и хунте. И, что хуже, мне пришлось продолжать.

Меж тем время энергично перемахнуло за полдень. Город с бессмысленным энтузиазмом по горло стал вовлечен в море занятий выходного дня. Погода была все такой же промозглой, однако, всеобщее хаотичное движение добавляло пару градусов тепла. Люди с решительным энтузиазмом сновали мимо нас. Матери настойчиво тянули за руку своих чад, чтобы согласно традициям приобщить потомство к прекрасному или просто обновить детский гардероб. Молодые люди с девушками мило прогуливались под руку на дневных свиданиях. Обычная следующая эволюционная ступень отношений после вечерних и ночных часов, когда уже не стыдно смотреть на лицо при откровенном дневном свете. Уже сформировавшиеся семьи постарше в полном составе отправлялись в огромные торговые центры, чтобы купить себе что-нибудь славное, ну или просто поглазеть, бессердечно потратив на это целый свободный день. Мы как раз прошли мимо молодой семьи, которая упаковывалась в свой компактный автомобиль, чтобы отправиться за город в монструозный гипермаркет. Жена разрывалась между сыном, который то и дело норовил, удрать к своим друзьям попинать мячик и как следует испачкаться, мужем, который никак не мог сообразить, все ли он взял с собой, и маленькой дочкой, которая начинала протяжно реветь, если на секунду перестать ее укачивать. Двое родителей нервно ссорились со взаимными обвинениями, однако, забавно заменяя непечатные выражения созвучными нелепыми выражениями.

– Ох, какой кошмар, – заметил я.

– Что именно кошмар? – обронила Э.

– Ну вот так вот выяснять отношения, собираясь на многочасовую поездку. А потом еще угробить целый день, бродя по огромным торговым пространствам.

– По-моему, это совершенно обыденная практика, разве нет?

– Конечно, но можно все делать как-то по-другому.

– Можно, конечно, попробовать, но только это все равно не сработает. Жизнь аморфна и рутинна. Каждый в юности говорит, у меня все будет по-другому, я-то уж точно не дам себя сломить будням, и не стану как окружающие, я буду наслаждаться каждой минутой жизни. Но проходит время и вот ты уже под язвительные комментарии третий раз возвращаешься домой за детским креслом, как этот мужчина. Каждый сдается, ибо рутинность системы невозможно победить. Да и нет тут никакого соревнования. Насущные житейские проблемы решать, гораздо приятнее, чем глобальные общемировые, хотя бы потому, что их можно решить. Нет в этом ничего кошмарного.

Противопоставлять себя и до конца дней бороться с каким-то выдуманным врагом гораздо большая глупость, как по мне. Это отлаженный ход вещей. Взросление – есть принятие естественного хода и смирение.

– И ты смирилась?

– С чем?

– С естественным ходом вещей, я полагаю.

– Я примирилась.

– А есть разница?

– Есть. Смириться – это сдаться без боя. А примириться – это осознать, что ты уже ничего не можешь изменить, потому что все что мог, ты уже сделал.