~А (Алая буква)

«— Арсен, прекрати делать такие глаза, на меня это давно не действует, — секунд через пять после того, как я чуть-чуть не облился, кривится Карина и нетерпеливо отбивает каблуком ритм кислотного медляка, бухающего в колонках. При этом глядит Карина не на меня, а на этого, как его, сценариста (далее нецензурно), которому эстонка долго — целую вечность — уже почти десять секунд! — поправляет воротник водолазки. «Отойди от неё» — мысленно злюсь я, наблюдая за тем, как они вместе, смеясь, выуживают из ворота его водолазки нитку.

— Арсен! — требовательно подает голос Карина. С трудом отрываюсь от созерцания эстонки и поворачиваюсь к девушке.

— Карина, вот скажи мне честно, после того, что ты выкинула, у тебя ум вообще есть? — начинаю я.

Карина гневно сверкает глазами и принимается по новой забрасывать меня лажовыми объяснениями и оправданиями. На фразе «Ну, подумаешь, я пригласила Диму в кафе, потому что Саше он нравится» чувствую, что полупустой стакан, который я по-прежнему сжимаю в руке, вот-вот треснет, и, перегнувшись, ставлю его на пустой стол. При обороте «Хорошо, я согласна, прежде чем приводить их сюда, я должна была предупредить тебя» скрежещу зубами, наблюдая, как сценарист (далее опять нецензурно плюс вкрапление уничижительных характеристик объекта) ведет Аасмяэ в зону бара, помогает ей сесть на высокий стул, после чего пытается навязать коньяк моим ординаторам. Те, поглядев на меня, слава Богу, сами отказываются. На Каринином «Да, хорошо, сознаюсь, я просто хотела дать повод Андрею задуматься, во что он превратил нашу жизнь» мысленно поздравляю Литвина с прекрасным выбором жены и будущей матери его детей, хотя справедливости ради надо сказать, что у них с Кариной пока всего одна дочь — Алена, и попутно обещаю себе, что в понедельник, на сессии, оторвусь на Карине по полной. А вообще-то, то, что происходит сейчас, до боли напоминает бессмертные слова классика, сказавшего: «Всё смешалось в доме Облонских», потому что сейчас у нас действительно всё смешалось. Продолжая разыгрывать для Аасмяэ интеллектуальный базар с Кариной, прицельно, как снайпер, не свожу глаз с эстонки и пытаюсь разобраться в своих ощущениях.

Самое интересное заключается в том, что злюсь я не на Карину (которая, как любая умная и легко обучаемая девочка, нашла болевую точку Андрея и теперь давит на нее по полной), не на Аасмяэ, и даже не на её сценариста (далее сплошной мат и устойчивые идиоматические выражения), а на себя, потому что я тупо, тухло и глухо ощущаю себя тем сказочным муд… идиотом, у которого сегодня разом сбылись три заветных желания. Какие? Ну, во-первых, сегодня в кафе никто не опоздал (даже новые «гости», ёрничаю я). Во-вторых, как мне помнится, я говорил, что не верю, что у эстонки свадьба? Ну, так судьба только что подкинула мне шанс окончательно убедиться в том, что никакого жениха у нее точно нет, потому что никакой нормальный жених не потерпит рядом такой «дуэньи», с которой у его «невесты» сложились самые теплые отношения. И в-третьих, я, как мне помнится, пожелал, чтобы Аасмяэ сама ко мне пришла? Ну вот она и пришла. Сама. Просто вау! Причем, пришла не одна, а с этим, как его… сценаристом (о последующей нецензурщине в его адрес упоминать не стоит).

«Ничего так тебя накрыло», — усмехнетесь вы. Да, накрыло. А что, я когда-нибудь говорил, что мне, простите, все по фигу, или что я непрошибаемый, как Великая Китайская стена? Да, я приветствую легкие и необременительные отношения, не выбивающие из колеи и не размазывающие меня ежедневными разборками, но, как любой нормальный мужчина, я никогда не стремился находить в своей постели чьи-то мужские ноги. Как там однажды я объяснял это Юлии? «У нас нет отношений, так к чему эти театральные страсти»? Только вот по факту оказалось, что объяснить себе это гораздо сложней, потому что теперь это мои страсти. И мои чувства. И ревность тоже моя. И хотя я уже минут пять, как внушаю себе, что история эстонки и сценариста, скорей всего, выдумана, высосана из пальца и, вообще, недостойна моего внимания, один только вид его руки — его гребаной руки! — по-свойски обнимающей ее за талию, заставляет меня покрываться иголками и истерить.

«Это всего лишь ревность, — пытаюсь объяснить себе я. — А ревность — это гиблое дело, потому что превращает необременительную связь в отношения, а отношения — в постоянную битву за объект твоих чувств, что, может, и упоительно (тебя же так любят!), но начинает угнетать гораздо быстрей, чем грязная чашка в раковине и прочая бытовуха».