…а бес в ребро!

Глава тринадцатая

Вечером в своем кабинете Август Львович беседовал с Марком.

– …Но Роза уже успокоилась?

– Наоборот! Она стала пить. Напившись, начинает стонать, плакать, ругаться… Мне приходится затыкать ей рот самым для нее приятным образом. После чего она затихает и засыпает. А я лежу с открытыми глазами, не могу заснуть или погружаюсь в тяжелый сон, где меня зовет к себе Светлана… Не могу без нее! Ночью снится, как ее обнимаю, днем пишу ей письмо, назначаю свидание, в конце разрываю его на клочки. Тоскую страшно! Но снова уйти из семьи – не могу.

– Ты напоминаешь мне кашу-размазню с торчащим членом.

– Но я и вправду не могу без нее!

– Стоп! Меняем тему разговора.

Август вынул из папки несколько страниц, заполненных текстом.

– Готовлю доклад для выступления на встрече с русскоговорящими репатриантами. Вот, послушай… – И стал читать:

– В первые годы моего пребывания в Израиле я часто слышал: «Мы приехали нищими, мы ничего не смогли провезти сквозь таможню…» Неправда! Мы приехали очень богатыми. Мы привезли с собой душевную щедрость и широту характеров, умение поделиться последним. Мы вывезли свой безумный и прекрасный российский образ жизни, когда к другу с бутылкой водки и с банкой соленых огурцов можно ввалиться поздним вечером без всякого предупреждения, и друг не удивится, а обрадуется – он тоже из России. Тель-авивские кухни уже превратились в московские, где до поздней ночи кипят страсти и решаются судьбы государств…

Марк прервал его:

– Добавь еще: и мы привезли с собой наивную доверчивость, верили газетам, верили обещаниям правителей и растерянно, по-детски, удивлялись, когда нас обманывали. И постепенно начинали понимать, зачем в Израиле такое количество адвокатов и врачей.

– По-твоему, зачем?

– Чтобы судиться, потом лечиться и снова судиться. Я давно это понял.

Август рассмеялся:

– Ты – умный мальчик. Спасибо. Я это впишу в доклад.

– Я уже старый мальчик. Поэтому мне обидно, что мы не смогли избавиться от хронических болезней того общества, той жизни, из которой вырвались и удрали.

– Что ты имеешь в виду?

– Начнем с малого. Уже можно видеть, как здесь на бульварных скамейках распивают «на троих»; уже на улицах звучит российский мат; уже в подъездах и на заборах можно прочитать знакомое и родное слово из трех букв, похожее на порядковый номер ХVII съезда КПСС.

Август Львович хлопнул его по плечу:

– Умница! Меня это тоже огорчает, и мое восприятие действительности всё больше обостряется. А знаешь, что его обостряет? – Он помолчал и произнес: – Наступление старости.

– Ты – крупнейший академик-психолог. Сформулируй мне, что такое, по-твоему, старость?

– Для этого не надо быть академиком. Старость – это возраст потерь. Пустынная гавань в конце пути. К старости мы теряем друзей, подруг, однокашников. Одни уходят физически, другие – душевно. А новых уже не приобрести, потому что к старости мы усталы и бескомпромиссны. Усталость порождает отсутствие времени для общения: не хочется никуда идти да и нет желания кого-то принимать. А если всё же удается пообщаться, вступает бескомпромиссность – разрушительная сила всех добрых отношений: учим, даем советы, раздражаемся, если кто-то ведет себя не так, как мы… И наступает одиночество.

– А что такое, по-твоему, одиночество?

– Это начало умирания. Человек умирает еще до своей биологической смерти – в тот момент, когда ему уже не для кого жить, когда его уже никто не держит на этой земле…

– Как же научиться жить так, чтобы нас не хотели отпускать?.. Как?..

– Ты еще пацан, тебе еще рано задавать такие вопросы, а я с возрастом стал всё чаще задумываться об этом. Единственное, в чем я убежден: если рядом любящая женщина – и старость, и одиночество надолго отступают. Я уже много лет активно ищу этот спасательный круг, но, увы, не могу найти.

– Может, ищешь слишком активно?

Август Львович рассмеялся:

– Ты прав. Годы убегают, поэтому спешу, спешу… Но если находишь, главное – не потерять. Это я уже адресую тебе, понял?

– Понял. Всё понял. Но слишком поздно… Поздно!

– Перестань киснуть! Я таким тебя еще никогда не видел, наверное, это от голода. Уверен, ты еще не ужинал?

– Нет. Не хочется.

– Пойдем, я накормлю тебя блинами. Я когда-то получил премию на конкурсе блиноделов. Во дворе у меня есть специальный блиндаж.

– Что-что?..

– Блин-даж, всё для блинов. Там и тесто всегда приготовлено, и всё остальное.

Они спустились в сад. В углу у ограды, под навесом, стоял стол. На нем – большая сковорода на электропечке, маленький холодильник и шкафчик для тарелок, вилок, ножей, солонки, банки меда, бутылки оливкового масла и всевозможных подливок и специй.

Август Львович включил печку, размял первую порцию теста, плеснул на сковороду порцию масла и следом бросил несколько первых блинов. Посолил, пару раз перевернул их и скомандовал:

– Подставляй тарелки!

И стал перебрасывать со сковороды на тарелки готовые блины. В финале не рассчитал, и последний блин пролетел мимо тарелки.

– Ой, я промахнулся, – воскликнул он и попытался оправдаться: – От них в руках сила прибавляется – не рассчитал!.. А где блин?