…а бес в ребро!

Это продолжалось до встречи с Оксаной, в которую я по-настоящему влюбился. Всё свободное время проводил с ней. Но когда ее не стало, тут я опять распустился и, чтобы заглушить тоску, ушел в беспробудный загул, из которого до сих пор не вышел.

– А грузинский помнишь?

– Только одну-единственную фразу «Ми квар хар», что означает то же самое: я люблю тебя!.. Еще студентом выучил, чтобы сказать это своей первой любовнице-грузинке. Видишь, сколько у меня национальностей!

– С тобой всё ясно. А ты? – Марк обратился к Рубенчику: – Теперь твоя очередь.

– У меня нет таких историй.

– Но эта проблема как-то тебя волновала?.. Ты же ее как-то решал?

– Пытался. Искал способы. Каждое утро просыпался, и этот вопрос стоял передо мной…

– Вечно у нас в России стоит не то, что нужно, – перебил его Август Львович. И пояснил: – Это не я сказал, это великий остроумец Виктор Черномырдин.

– О, он – большая умница! К великому сожалению, рано ушел из жизни. Ты не догадываешься, какой вопрос он имел в виду?

– Думаю, один-единственный: когда?

– Расшифруй.

– Пожалуйста. Укатанная катком развитого социализма, жила в советском народе подспудная тоска по истинной свободе, тлела, теплилась, бессоннилась. По настоящей, многоколенной, впитанной с молоком матери, а не полученной по разнарядке. Свобода в литературе, в искусстве, в поведении, в инакомыслии, в образе жизни… Даже на приусадебных участках.

Увидев удивленные взгляды своих друзей, Август Львович добавил:

– Сейчас поясню. Помните наши садовые участки?.. По шесть соток, не больше.

– Конечно, помню. У меня был такой.

– И у меня.

– Так вот, в Киеве у меня тоже были такой стандартный участок и стандартный председатель садового кооператива, который требовал, чтобы всё было по уставу кооператива, то есть туалеты на всех участках должны стоять в верхнем правом углу, двери в них должны быть со стороны улицы, заборчики высотой не более полутора метров, чтоб было видно, что происходит на соседних участках. Устав кооператива определял и количество деревьев, и их высоту, и количество овощных грядок, и количество цветов… Больше подробностей не помню, поскольку я не выполнил ни одного правила…

– Ну?.. И в чем же выражалось твое бунтарство? – спросил Марк.

– Я ничего не сажал, не выращивал, а на всю длину участка мне вырыли котлован, обложили цементом, подвели трубу, я наполнял этот бассейн водой и купался там, плавал и нырял, и летом, и зимой, приводя в ужас и негодование председателя кооператива. Он собирал против меня народное ополчение, выносил обличающие резолюции, даже делал попытки привлечь меня к суду за невыполнение устава… Когда ему это не помогло, он в резолюции очередного собрания обвинил меня в махровом антисоветском экстремизме, но собрание это не утвердило. Тогда он заменил антисоветский экстремизм на еврейский, и эту поправку приняли, и я…

Он вдруг остановился.

– Стоп!.. Сегодня каждый обязан рассказать что-нибудь веселое, но я не уверен, что моя история – смешная.

– Она скорее грустноватая, – сказал Марк, – но мы тебе ее засчитаем. И я свою задачу выполнил, верно?

– История с зубной щеткой очень смешная. – Август Львович повернулся к Рубенчику:

– Теперь твоя очередь.

– Со мной лично ничего такого смешного не происходило… Впрочем, ребята, стоп! Я вспомнил свое личное высказывание, – Рубенчик повернулся к Августу Львовичу, – которое тебе тогда понравилось.

– Напомни.

– Я репатриировался в девяностом, нас, врачей, приехало более шести тысяч. Была введена система ужесточенных экзаменов, подспудная задача которых: «Не пущать!». Аргументы – переизбыток врачей, а истинная причина – неверие в наш профессионализм, тут многие были убеждены, что в России до сих пор оперируют серпом и молотом…

– Всё это происходило в начале нашей репатриации, – перебил его Август Львович. – Но прошли годы, прибыли еще сотни тысяч потенциальных пациентов, врачей стало явно не хватать. И теперь представители «Сохнута» и министерства алии и интеграции зачастили в Россию, зовут врачей и вдохновенно рассказывают, с каким нетерпением их ждут в Израиле!..

– Это сейчас, – согласился Рубен, – а тогда мы были возмущены и вышли на демонстрацию перед Кнессетом, а семеро из нас поставили палатку и объявили голодовку. И хотя они еще не сдали экзамена, но голодали по всем правилам: лежали, пили воду и ставили себе клизмы.

– Хорошо, что с ними рядом не прилегли все шесть тысяч врачей, – подвел итог Август Львович. – Шесть тысяч клизм одновременно – это была бы уже катаклизма для всей страны…

Он вдруг прервал себя:

– Рубенчик, но это грустно, а не смешно.