А. Блок. Его предшественники и современники

«общего» и «частного», «личного» и «исторического», где ни одна сторона не

подавляет другую. Обе стороны здесь взаимосвязаны, но не уничтожается ни

одна из них. В аналогичных стихах второго тома, даже там, где Блок

«прорывался» в свое собственное будущее, давая частное и общее в их

переходах и взаимосвязях (как, скажем, в стихотворении «Твоя гроза меня

умчала…»), подобные переходы осуществлялись на основе взаимозаменимости

сторон, их полной равнозначности. Между «личным» и «общим» ставился знак

равенства: «гроза» трагической страсти уподоблялась, в сущности,

революции, — аналогия полностью покрывала конкретные качества обеих

сторон, так что не возникал даже вопрос об индивидуальных особенностях

каждой из сторон аналогии. Там, где по самой логике материала и сюжета

подобная полная аналогия была невозможна, как, скажем, в «Незнакомке»,

появлялся разрыв, дуализм; в конечном счете подобный разрыв привел к

противостоянию «Заклятия огнем и мраком» и «Вольных мыслей»,

обнаружился как общий кризис творчества Блока.

Совсем иначе обстоит дело в стихотворении «В ресторане». Здесь

невозможно отождествить обычную любовную встречу и «желтую зарю»,

воплощающую «общее». Мешают этому прежде всего конкретные

обстоятельства и характеры, которые иначе как именно эти обстоятельства и

характеры воспринять невозможно. Женщине послана черная роза в бокале

«золотого, как небо, аи», любовный вызов она отвергает, и ее движение

«испуганной птицы» выражает ее «юное презрение»; взгляды персонажей

встречаются в зеркале, и тут оказывается, что «ее» влечет к «нему», и отсюда ее

«тревога». Далее этот противоречивый, тревожный психологический рисунок

страсти, бесспорно, включается в «мировой оркестр», в общую тревогу

«страшного мира». Потому-то стихотворение и выражает так точно тему

«страшного мира», что индивидуальная любовная тревога пронизана «общими»

трагическими предчувствиями и «диссонансами мирового оркестра». Но

индивидуальное и общее тут не выступают в полной, абсолютной аналогии;

индивидуальный случай не исчерпывает всей тревоги, всей ситуации, всего

содержания «страшного мира», и даже не претендует на это. Напротив, резко

выражен именно индивидуальный характер происходящего и подчеркнуто то

обстоятельство, что таких индивидуальных случаев должно быть много, они все

разные, и это и есть «страшный мир»: изображаются «нераздельность и

неслиянность» общего и частного, если говорить блоковскими словами, но не

их полная аналогия, совпадение или дуализм.

Стихотворение «В ресторане» отчетливо напоминает по ситуации,

персонажам и их расположению, некоторому общему смыслу отношений героев

(как в плане чисто конкретном, психологическом, так и в обобщенно-

философском) стихи о Незнакомке. Как я старался показать это выше, оставаясь

в границах эволюции Блока, тут следует говорить в итоге о своеобразной

автополемике, о принципиально ином решении аналогичной ситуации на новом

этапе идейно-духовного развития Блока, но никак не о простом повторении

старых стихов. Однако эта аналогия в существующей литературе, притом у

серьезного исследователя творчества Блока, рассматривается как полное

тождество не только ситуации, но и ее решения. Разбирая стихотворение «В

ресторане», В. М. Жирмунский в свое время (1920) писал: «Перед нами опять

проходит образ Незнакомки… Теми же приемами поэт достигает превращения

образа возлюбленной в чудесное и таинственное явление иного мира,

вступившего в этот мир». Далее в статье В. М. Жирмунского не только

полностью стираются идейно-художественные отличия разных этапов развития

Блока, но и оба сюжета в их равнозначном содержании последовательно

истолковываются как исчерпывающиеся индивидуально-трагической мистикой;

по В. М. Жирмунскому, конкретное событие, изображаемое поэтом, и в том и в

другом случае вне целостности мистического содержания «… как бы

разоблачается, теряет свой поэтический смысл. Только в поэтической обработке

мы поймем мистическую значительность этого события для поэта (“Никогда не

забуду!”) — явления Незнакомки, единственной и настоящей Возлюбленной, в

земном образе незнакомой красавицы»211. Рассматриваемая в возникшей уже

достаточно большой исторической перспективе, подобная оценка единства

блоковского пути должна восприниматься как противовес уничтожающим

оценкам второго этапа творчества поэта у символистов-соловьевцев, а также и у

более поздних критиков-акмеистов. Однако единство разных этапов не означает

их тождества. Историческая дифференциация разных этапов эволюции Блока у

В. М. Жирмунского недостаточна, и это во многом мешает конкретным, точным

наблюдениям и оценкам художественного плана, имеющимся в его давних

работах, сложиться в дифференцированную картину драматически-сложного

пути Блока.

Далее, безусловно, следует оспорить и стремление исследователя свести

сложность идейного состава отдельных произведений Блока к однозначной и

всеохватывающей мистике. Дело не в том, что в творчестве Блока, в его стихах

(а не только в статьях) нет мистики; и конечно, она там часто присутствует, —

но ей не подчиняется столь широко ни содержание блоковского творчества в