А было так… Семидесятые: анфас и профиль

Впрочем, признаем и в семидесятые появились, все-таки, очень сильные, мощные и талантливые фильмы про то «былинное» время. Но эти работы были уже совсем другие, другой структуры, другой поэтики, а главное – другого посыла и смотрели на тот мир с совершенно иного ракурса. В этих картинах не было стремительных сабельных атак с криками «Даешь!», не было пулеметов, срезающих белогвардейские шеренги. А если нечто похожее, все же, и было, то уж точно – не главной темой. В этом – ином, нестандартном для советской традиции киноязыке огромную роль сыграла проза Михаила Булгакова, которую сначала в 1970-м в картине «Бег» экранизировали Александр Алов и Владимир Наумов (кстати, вдова Булгакова считала эту экранизацию очень удачной), а потом – в 1976-м Владимир Басов в сериале «Дни Турбиных». Обе картины не были «героико-революционными» в классическом понимании, но показывали белых офицеров живыми и далеко не самыми плохими людьми, а не символами зла. Даже в предельного жестоком генерале Хлудове, в исполнении Владислава Дворжецкого в «Беге» Алова и Наумова, все равно оставалось нечто человеческое; не говоря уж о просто обаятельном генерале Чарноте в исполнении Михаила Ульянова. В басовских «Днях Туриных» все офицеры, за исключением штабиста Тальберга – обаятельные, вызывающие симпатию, честные, порядочные люди. Так или иначе, но такое кино в семидесятые работало вовсе не на подпитку мифа о неоспоримой правоте красных и столь же неоспоримой неправоте белых, а как раз – разрушало его. Если в рядах белых тоже были приличные, порядочные люди, если среди них тоже были жертвы, если разрушались дружные, нормальные семьи (как семья Турбиных), то – что же мы тогда так уж однозначно-пафосно празднуем?

Ярчайший пример нового кино на тему революции, конечно же и «Свой среди чужих, чужой среди своих» – первый полнометражный фильм Никиты Михалкова (1974 г.) . В этом фильме нет уже, как таковых, ни революции, ни гражданской войны. Но и в формулу: картина «о становлении советской власти», в том понимании, в котором к этому привык зритель, «Свой среди чужих» тоже не вписывается. Каждый герой – с индивидуальным, живым, а не шаблонным характером. Даже чекист в исполнении Александра Пороховщикова говорит не лозунгами, а нормальным человеческим языком и глаза у него умные и какие-то грустные. Не похож на привычного партийного вождя и герой Анатолия Солоницына. И уж совсем нестандартные фигуры в картине Михалкова – эксцентричный атаман банды – есаул Брылов, сыгранный самим Михалковым, и конечно – татарин Каюм в исполнении Константина Райкина. С этим образом, вообще, все еще более необычно. Освободить-то азиата, Советская власть, вроде бы, освободила. Только вот такая свобода ему не больно-то нужна. Каюм, ненавидящий «собаку-бая», конечно, воспринимает свободу, как возможность самому стать баем – приобрести богатство и власть. Правда, он – Каюм, разумеется, будет более добрым и, по крайней мере – более справедливым баем. В общем, агитацией и даже политзанятиями в Каюме изменить что-либо будет, по крайней мере – очень сложно. Об этом же, собственно, только без привязки к национальному вопросу еще и в картине «Служили два товарища» говорил герой Олега Янковского – рядовой Некрасов: «Накормить-то мы накормим, а вот, чтобы мозги переделать…».

Даже типичный, вроде бы, вполне былинный красный командир, сыгранный в «Свой среди чужих» Михалкова Сергеем Шакуровым, рвется в бой не просто, чтобы рубануть кого-нибудь шашкой (хотя порубил он, понятно, уже не мало); скорее – чтобы снять ненавистные канцелярские нарукавники, вырваться из душного чиновничьего кабинета, вновь одеть длиннющую шинель, ремни с шашкой и выехать с песней в просторное, заросшее высокой травой поле, навстречу свежему ветру. Для него – красного командира все это ассоциируется с навсегда ушедшей юностью, искренностью, честностью, настоящей мужской дружбой. Так все тогда и начиналось: «карета прошлого», летящая под откос в финале картины под песню на стихи Натальи Кончаловской (музыка Александра Градского), разбилась еще тогда, когда герои были молодыми и свежими. Но возврата в тот по-своему светлый, пассионарный мир, конечно – жестокий, но – искренний и честный уже не будет. А будут – начальственные кабинеты, нарукавники, новая бюрократия, а потом… Просвещенные зрители семидесятых прекрасно помнили, что случилось потом с такими вот романтичными, честными, искренними героями революции, как смела их с дороги вот та самая бюрократия, которые они, собственно, и заложили. А пока – романтики революции просто пытаются жить и оставаться людьми в тех новых условиях, которые, смело прыгнув в поток истории и судьбы сами и создали. А по жанру, если уж изъясняться на таком языке – «Свой среди чужих, чужой среди своих» вовсе не классическая «героико-революционная» картина, а здорово – профессионально, по законам вестерна сделанный, приключенческий фильма. То есть, в данном случае – истерн. По аналогии с вестерном.