А было так… Семидесятые: анфас и профиль

Советский миф (о мифологии семидесятых, которая составляет одну из основных черт той эпохи, будем говорить подробно и не раз) в начале восьмидесятых перешел в некую новую стадию. Превратив «трагедию в фарс», как пусть и по другому поводу, сказано в прощании с более ранней эпохой – оттепелью, хотя отчасти и с семидесятыми тоже – фильме «Покровские ворота» Михал Михалыча Козакова. Кстати, комедия эта стала наряду с лучшими картинами Рязанова и Данелии, одной из эпохальных. Ведь смех, вообще, кухонные анекдоты и, в меньшей степени – всегда подцензурные, но более или менее удачные, порой, монологи советских юмористов (типично отечественное, кстати, явление, особенно бурно расцветшее тоже в семидесятые), в частности – чем дальше, тем больше стал едва ли, ни единственным способом существования, выживания в той – позднесоветской жизни.

Ну, а еще потом – в конце восьмидесятых случилось то, о чем спорят и будут спорить еще много-много лет. Но мы здесь остановимся, наконец-то зафиксировав примерные временные рамки этой книги: август 1968-го – ноябрь 1982-го. Хотя конечно, нам часто придется заглядывать и чуть подальше – в андроповскую, а отчасти даже и в черненковскую эпоху.

Разобравшись со временем, и совсем уж точно зная место, в котором разворачивается действие этой книги, попробуем определиться с куда более сложным вопросом: чем будем мерить эпоху? Что ее определяет?

С одной стороны, семидесятые, как не называй их застойными, характеризовались и мощным развитием промышленности, техники, огромными стройками. Найти внушительный список заводов, фабрик и газопроводов, сооруженных именно в брежневскую эпоху, при современном развитии информационных технологий и при желании – совсем не сложно. Но любое время, все-таки, характеризует не только «бытие», но и «сознание». Они, конечно, связаны. Но культурный слой времени – литература, музыка, театр кино, наконец – фольклор дают, часто, не менее важную, а отчасти даже и более объективную картину. Совершенно очевидно, что повседневную, в том числе и духовную (или бездуховную, это уж – как у кого) жизнь людей, определяли не только, а часто и не столько великие стройки. А простой, «низкий» быт, который, правда как ни крути, составляет причудливую взаимосвязь с «высокой» жизнью тех самых заводов, фабрик и колхозных полей. Скажем, семидесятые это реальный и интенсивный рост благосостояния (несмотря на то, что само словосочетание было откровенно пропагандистским и набило тогда оскомину), и – большая, чем прежде открытость границ, хотя и не сравнимая, конечно, с нынешней. Но одновременно в список «низкого» непременно входит и то, что особенно ярко и достоверно, хотя конечно и совсем «ненаучно», рисует время: во что люди одевались, что ели и пили, в каких магазинах и что покупали, сколько платили. Эти «мелочи жизни» не только составляют огромный и важный пласт нашей жизни, но так или иначе, влияют на то, что мы называем культурой и духом эпохи.

Яркий пример двух подходов к истории, пусть и не относящийся напрямую к нашей теме – увлекающая сегодня очень и очень многих тема военной истории. Измерения войны плацдармами, маршальскими решениями, действиями армий и минимум корпусов – самая распространенная среди нынешних военных историков, и вполне логичная, и даже по-своему увлекательная деятельность. Но ведь есть и другая война, вернее ее другая сторона: обычные люди с их ежедневным бытом, страданиями и радостями, жизнью и смертью, отвагой и трусостью. И без всего этого, по-настоящему прочувствовать и понять войну – невозможно. Поэтому-то книги Виктора Курочкина, Владимира Богомолова, Виктора Астафьева и Константина Воробьева дают для понимания войны не меньше, а, в известной мере – и куда больше, нежели тома архивных документов и исследования в той или иной степени профессиональных историков.

Или, скажем – ужасно модная ныне история кремлевских взаимоотношений и интриг с подробным описанием: кто кому и что сказал и что при этом на самом деле подумал. Обычно это еще и подкрепляется глубоким (или не очень) анализом: кто кого и как обманул в кабинетных и подковерных играх, кто был больше (а остальные, стало быть – меньше, а значит – «положительней») лицемером и тираном. Кто спорит: все эти кремлевские телодвижения влияли на человеческую жизнь. Но, так уж повелось в нашей стране, что во многом ее-таки – не определяли. И семидесятые в этом смысле – главные и даже определяющие голы в истории нашей страны. Именно тогда жизнь верхов и низов расходились все дальше и радикальней. В том числе поэтому, как это ни парадоксально звучит, семидесятые – время свободы. Горизонтальные, неформальные, человеческие связи со всеми их жизнеподдерживающими, но иногда конечно, и вполне уродливыми особенностями, заложенные еще в хрущевские времена, разрослись и развились, стали уже абсолютно неистребимыми именно в эпоху раннего, а особенно – в годы позднего застоя. А восьмидесятые и девяностые лишь довели все это до логического финала. Уж тут – как получилось, по-другому – не смогли.