А что там в Брюгге?

Девочка долго не разговаривала. Заговорила поздно. И странно, надо сказать, заговорила. Никогда не отвечала на вопросы, словно не слышала. Сама же говорила, обращаясь не к кому-то, а куда-то в сторону, немного в пространство. Причем, глупой она не была. Сама выучилась читать, долго просиживая в отцовском кабинете, заваленном книгами на разных языках.

Интересно было и то, что научилась читать девочка на русском, хотя русских книг у отца было не много. Все больше английские, французские, немецкие. Видимо, ей с ее странным восприятием мира, с ее устройством проще было впитывать кириллицу.

Писать она тоже выучилась сама. Перерисовывала из книг палочки и кружочки. Так и научилась. Но только печатными буквами. Она и до сих пор пишет только печатными. Очень ровными, строгими, аккуратными, но печатными. Другие ей так и не дались.

Чему-то обучать девочку было невозможно. Пойди, поучи ребенка, который на вопросы не отвечает, да и разговаривает не с тобой. В доме поперебывало множество учителей. Но редко кто задерживался больше, чем на месяц.

Елизавета Кузьминична обегала всех врачей, задействовала все связи, рычаги и рычажки полезных знакомств. Ничего не помогало. Даже влиятельная приятельница — супруга всесильного министра, которая в свое время приложила немало сил для счастья Лиззи и Чарльза I (сложный бракоразводный процесс Елизаветы Кузьминичны с бывшим спятившим супругом; переход ее же в иную веру и так далее, и так далее), — ничего не смогла сделать. Врачи не умели поставить точный диагноз. А девочка меж тем росла и все больше времени проводила на кухне. Красивые и богато украшенные залы фамильного замка Пулей ее не привлекали. А вот кухня, — место для прислуги, — нравилась чрезвычайно. Она просиживала там с утра до вечера, внимательно наблюдая, как кухарка взбивает воздушный крем до полной невесомости, как фарширует ароматными травами птицу, как виртуозно чистит артишоки.

Ни на какие увещевания Елизаветы Кузьминичны девочка не отзывалась. Если ее уводили с кухни насильно, то не сопротивлялась. Но при первой же возможности опять проскальзывала обратно к своему грубо сколоченному табурету, чтобы снова сидеть и внимательно смотреть. Прислуга сначала робела в присутствии дочки хозяина. Но со временем привыкла и перестала обращать внимание на ребенка.

Однажды кухарка занедужила в середине дня и вынуждена была отправиться в свою комнату. На ужин решено было подать холодное мясо и пастуший пирог — то, что не надо было готовить, а нарезать и украсить мог любой из слуг, работающих на кухне.

Но когда слуги пришли на кухню за провизией, то обнаружили стоящую у плиты и с трудом удерживающую огромный противень девочку. На противне ровными рядами лежали идеальной формы норфолкские булочки, которые подают только с шотландским паштетом, так как они, как ничто другое, подчеркивают тонкий вкус инвернесского фазана, из которого, собственно, и делают этот сложный в изготовлении паштет. А на столе в серебряных кокотницах возлежал и сам паштет, украшенный тонкими дольками лимона и веточками розмарина. Последний раз, когда ставили тесто для этих булочек, за окном лежал снег. Сейчас же было лето. Оставалось поверить, что восьмилетняя девочка непостижимым образом запомнила рецепт и сделала все ровно так же, как делала кухарка. Девочка, которая была не от мира сего, с которой даже разговаривать было невозможно, которая молча сидела месяцами в углу кухни на старом табурете, оказалась кулинарным талантом.

Конечно же, все сразу было рассказано Елизавете Кузьминичне. Та рыдала, всплескивала руками, хваталась за сердце. В общем, делала все то, что часто делают любящие родственники, узнавшие, что их обожаемый отпрыск, на котором давно поставили крест, что-то может, и это «что-то» гениально.

Что интересно, Елизавета Кузьминична, кукушкой бросившая своих собственных архангельских детей, во внучке души не чаяла. Но по судьбинной справедливости или по принципу возмездия, ответного чувства от внучки ей ожидать не приходилось. Девочка улыбалась, но и только. Она вообще на эмоции была скупа.

Отца Марта потеряла в 11 лет. Чарльз II, за всю жизнь болевший три раза, заболел безобидной на первый взгляд, детской ветрянкой, а спустя неделю скончался. Елизавета Кузьминична, потеряв любимого сына, слегла, а Марфуша как будто ничего не заметила. Вела себя, как прежде, спокойно и улыбчиво.

Бабка все слабела и слабела. Но даже при слабости своей понимала, что когда и она покинет сей бренный мир, Марфуша останется одна. На родственников почившего супруга рассчитывать не приходилось. Они до сих пор не признавали самозванку-простолюдинку и вряд ли приютили бы ее внучку. В пансион ее особенную девочку тоже не возьмут даже за очень большие деньги, оставленные в наследство обоими Чарльзами. А сдавать Марту в какое-либо лечебное заведение бабке и в голову не могло прийти.

Промучившись, но так ничего и не придумав, Елизавета Кузьминична решилась писать своей двоюродной сестре, единственной родственнице, в Архангельск с просьбой забрать сиротку.